ее!
– Вот что, господин комиссар, – сказал вдруг Атос. – Если я вам больше не нужен, прикажите отвести меня куда-нибудь. Он порядочно надоел мне, ваш господин Бонасье.
– Отведите арестованных в их камеры, – приказал комиссар, одним и тем же движением указывая на Атоса и Бонасье, – и пусть их охраняют как можно строже.
– Если вы имеете претензии к господину д’Артаньяну, – с обычным своим спокойствием сказал Атос, – я не совсем понимаю, в какой мере я могу заменить его.
– Делайте, как вам приказано! – закричал комиссар. – И никаких сношений с внешним миром! Слышите!
Атос, пожав плечами, последовал за караульными, а Бонасье всю дорогу так плакал и стонал, что мог бы разжалобить тигра.
Галантерейщика отвели в ту самую камеру, где он провел ночь, и оставили его там на весь день. И весь день Бонасье плакал, как настоящий галантерейщик: да ведь, по его же собственным словам, в нем не было и тени воинского духа.
Вечером, около девяти часов, уже собираясь лечь спать, он услышал шаги в коридоре. Шаги приближались к его камере; дверь открылась, и вошли караульные солдаты.
– Следуйте за мной, – произнес полицейский чиновник, вошедший вместе с солдатами.
– Следовать за вами? – воскликнул Бонасье. – Следовать за вами в такой час? Куда это, господи помилуй?
– Туда, куда нам приказано вас доставить.
– Но это не ответ!
– Это единственное, что мы можем сказать вам.
– О боже, боже! – прошептал несчастный галантерейщик. – На этот раз я погиб!
И он, совершенно убитый, без всякого сопротивления последовал за караульными.
Его провели по тому же коридору, по которому он уже проходил, затем они пересекли двор, прошли через другое здание и, наконец, достигли ворот главного двора, где ждала карета, окруженная четырьмя верховыми. Бонасье посадили в карету, полицейский чиновник устроился рядом с ним, дверцы заперли на ключ, и оба оказались как бы в передвижной тюрьме.
Карета двинулась вперед медленно, словно траурная колесница. Сквозь решетку, защищавшую окно, арестованный мог видеть только дома и мостовую. Но коренной парижанин, каким был Бонасье, узнавал каждую улицу по тумбам, вывескам и фонарям. Подъезжая к церкви Святого Павла, возле которой казнили узников Бастилии, приговоренных к смерти, он чуть не лишился чувств и дважды перекрестился. Он думал, что карета здесь остановится. Но карета проехала мимо.
Несколько позже он снова пережил безграничный ужас. Они проезжали вдоль кладбища Святого Якова, где хоронили государственных преступников. Одно только его несколько успокоило: прежде чем их похоронить, им обычно отрубали голову, а его собственная голова пока еще крепко сидела на плечах. Но когда он увидел, что карета сворачивает к Гревской площади, когда он увидел островерхую крышу городской ратуши и карета въехала под арку, он решил, что все кончено, и попытался исповедаться перед полицейским чиновником. В ответ на отказ чиновника выслушать его он принялся так жалобно кричать, что тот пригрозил