ослепленный: никогда Анна Австрийская не казалась ему такой прекрасной во время балов, празднеств и увеселений, как сейчас, когда она, в простом платье белого шелка, вошла в комнату в сопровождении доньи Эстефании, единственной из ее испанских прислужниц, не ставшей еще жертвой ревности короля и происков кардинала Ришелье.
Анна Австрийская сделала шаг навстречу герцогу, Бекингэм упал к ее ногам и, раньше чем королева успела помешать ему, поднес край ее платья к своим губам.
– Герцог, вы уже знаете, что не я продиктовала то письмо.
– О да, сударыня, да, ваше величество! – воскликнул герцог. – Я знаю, что был глупцом, безумцем, поверив, что мрамор может ожить, снег – излучить тепло. Но что же делать: когда любишь, так легко поверить в ответную любовь! А затем, я совершил это путешествие не даром, если я все же вижу вас.
– Да, – ответила Анна Австрийская, – но вам известно, почему я согласилась увидеться с вами. Беспощадный ко всем моим горестям, вы упорно отказывались покинуть этот город, хотя, оставаясь здесь, вы рискуете жизнью и заставляете меня рисковать моей честью. Я согласилась увидеться с вами, чтобы сказать, что все разделяет нас – морские глубины, вражда между нашими королевствами, святость принесенных клятв. Святотатство – бороться против всего этого, милорд! Я согласилась увидеться с вами, наконец, для того, чтобы сказать вам, что мы не должны больше встречаться.
– Продолжайте, сударыня, продолжайте, королева! – проговорил Бекингэм. – Нежность вашего голоса смягчает жестокость ваших слов… Вы говорите о святотатстве. Но святотатство – разлучать сердца, которые бог создал друг для друга!
– Милорд, – воскликнула королева, – вы забываете: я никогда не говорила, что люблю вас!
– Но вы никогда не говорили мне и того, что не любите меня. И право же, произнести такие слова – это было бы слишком жестоко со стороны вашего величества. Ибо, скажите мне, где вы найдете такую любовь, как моя, любовь, которую не могли погасить ни разлука, ни время, ни безнадежность? Любовь, готовую удовлетвориться оброненной ленточкой, задумчивым взглядом, нечаянно вырвавшимся словом? Вот уже три года, сударыня, как я впервые увидел вас, и вот уже три года, как я вас так люблю! Хотите, я расскажу, как вы были одеты, когда я впервые увидел вас? Хотите, я подробно опишу даже отделку на вашем платье?.. Я вижу вас как сейчас. Вы сидели на подушках, по испанскому обычаю. На вас было зеленое атласное платье, шитое серебром и золотом, широкие свисающие рукава были приподняты выше локтя, оставляя свободными ваши прекрасные руки, вот эти дивные руки, и скреплены застежками из крупных алмазов. Шею прикрывали кружевные рюши. На голове у вас была маленькая шапочка того же цвета, что и платье, а на шапочке – перо цапли… О да, да, я закрываю глаза – и вижу вас такой, какой вы были тогда! Я открываю их – и вижу вас такой, как сейчас, то есть во сто крат прекраснее!
– Какое безумие! – прошептала Анна Австрийская, у которой не хватало мужества рассердиться на герцога за то, что он так бережно