она там гуляет направо и налево? Ты не думал об этом?
Артём нахмурился.
– Не думал. И вообще, по себе людей не судят!
Нужно было отвозить телегу с коробками. Привычным движением руки он покачал телегу за ручку, скрипнули колеса. Ира наблюдала за этим.
– Ты собирай, а то рот разинула – вон какая гора образуется, – долговязая девица в белом поварском колпаке дернула Иру за руку.
«Простак, не могу просто послать ее», – ругал себя Артём, проталкивая коробки в узкий проход, из которого дуло нестерпимым холодом. В камере было минус тридцать четыре по Цельсию – столько показывал термометр, висевший с другой стороны, у входа. Артём забегал в камеру перед сменой в поисках пистолета для липкой ленты, который кто-то непредусмотрительно оставил с внутренней стороны, за закрывающей проход створкой.
– Тёма, да ты не обижайся, все будет в шоколаде, – от Иры деваться было некуда. Она как банный лист придвигалась к нему поближе и старалась бросить коробку с конвейера на стол так, чтобы Артём непременно поднял на нее взгляд.
– Работай, ты не в моем вкусе, дорабатывай смену и отдыхай себе на здоровье, – Артём старался успокоиться.
Посмотрев на часы, он заметил, что время за работой летит по-особенному быстро. Он и раньше подмечал это. Оставалось пять минут до большого перерыва. Основное оборудование уже остановили для перезагрузки, и на линию поступало только то, что осталось в тоннеле – длинном узком конвейере, обдуваемом ледяным воздухом. Мороженое на нем из совсем жидкой массы превращалось в твердые как камень маленькие аккуратные батончики. Потом, на другом аппарате, их обливали глазурью, снова обдували холодным воздухом – и вот они в обертке летят в руки упаковщиц, укладывающих их слоями в картонные коробки, которые Артём заклеивает, маркирует и отвозит в камеру.
Монотонность работы одновременно и раздражала, и успокаивала Артёма. Не нужно было ни о чем думать – заклеивай, налепляй этикетку и вози в камеру, не забывая подсчитывать число телег.
Перерыв он провел в раздевалке – окно было открыто, Артём сидел и смотрел на шумный проспект, по которому по неведомым, не терпящим отлагательств делам мчались грузовики, другие машины, постреливали мотоциклы, притормаживая у троллейбусной остановки и перед светофором.
Мысли об Алине согревали не хуже проходившей рядом с подоконником трубы с паром. Артёму нравилось сидеть и дышать хоть и летним, но уже прохладным воздухом. Впрочем, прохлада почти не чувствовалась, было нестерпимо душно. Когда он смотрел на небо, по которому нехотя плелись бело-серые, будто ватные, облака, ему казалось, что Алина тоже глядит на эти облака и думает о нем. Иначе, как казалось ему, и быть не могло.
Перерыв тянулся гораздо медленней, чем то время, что протекало за работой. Может, кому-то и мало было получаса для того, чтобы перекусить, попить чаю, поговорить, побыть в тишине – если то, что творилось обычно в раздевалке, можно было назвать тишиной. Пытаясь скрыться от шума, Артём делал