в конвертах?
– Письма, – сказала Таня и злорадно добавила: – Любовные.
Пограничник оскорбленно задышал и протянул паспорт:
– Можете следовать дальше, гражданка Франции.
Хлестко и жестко в коридоре прозвучали его слова, сказанные напарнику:
– Ненавижу белогвардейских недобитков. Руки чешутся отправить их на стройки социализма.
– Да ладно тебе, Черемисин, – раздался в ответ голос с примирительной интонацией. – Что ты всех в беляки записываешь?
– Знаю, у них ненависть к коммунистам на лице написана.
– Дурак несчастный! – громко сказала вслед Таня, хотя ее уже не могли слышать.
Ленинград, 1930 год
По России ехали больше суток, и все это время Таня не отрывалась от окна. С жадностью разлученного влюбленного она всматривалась в деревенские избы с покосившимися заборами, в стада коров на полях, в повозки, пережидающие поезд у железнодорожных путей. Вослед поезду с косогора махали руками ребятишки, и машинист всегда подавал им короткий гудок.
После французских предместий с аккуратными домиками Россия показалась ей сумрачной и таинственной. И только когда стали переезжать какую-то реку, выглянуло солнце, словно на землю высыпалось ведро золотого песка. Из глади воды вдруг выплыли купы деревьев, стелящиеся долу, зеленый луг, который переходил в синее небо, и церковь, как белая лебедушка, готовая вот-вот взлететь над землей. Впуская в себя дух Родины, Таня задохнулась от красоты и больше уже не чувствовала себя иностранкой, случайно оказавшейся в восточном экспрессе.
В Ленинграде поезд прибыл на Варшавский вокзал. Был поздний вечер. Серые сумерки мягко затушевывали очертания домов и улиц, перечерченных мостами и каналами. Мягко покачиваясь, машина везла их в гостиницу «Англетер» на Исаакиевской площади. Месье Тюран утомленно дремал на переднем сиденье, мадам Тюран, рассеянно глядя по сторонам, перебирала бусы на шее.
Таня узнавала и не узнавала город, в котором родилась и росла. По сумрачному Петрограду ее детства ходили патрули в матросских шинелях и вились очереди за хлебом, а в городе, который теперь называется Ленинградом, горели фонари и смеялись женщины. По сравнению с Парижем, в глаза бросилась бедная одежда прохожих и убогие витрины магазинов, выдержанные в неброских тонах, словно оформители боялись яркой краской нарушить скорбный покой большого кладбища. На дорогах было много телег. У здания с надписью «Культурфильм» толпилась молодежь. Посередине улицы вереницей катили краснобокие трамваи.
«Город, от которого у меня есть ключ», – подумала Таня.
На площади около Исаакиевского собора водитель заложил лихой вираж и, упруго выскочив, распахнул дверцу машины:
– Приехали, господа.
Коричневое четырехэтажное здание гостиницы, одной стороной выходящее на громаду собора, купалось в электрическом свете множества окон.
– А здесь почти как в Париже, – заметила мужу мадам Тюран.
Месье что-то невнятно промычал в ответ. Поблуждав по фасаду, его взгляд остановился на входе в