в монотонное гудение пчел и сухой шелест камыша, доносившийся с реки. Жжение в ранах утихло, из-за выпитой граппы неумолимо клонило ко сну.
Памятная с утра нотка дыма снова вплелась в летнюю радугу запахов, и Пеппо поморщился: смрадом очагов и кузниц он был сыт по горло. Но текли часы, запах усилился, и тетивщик невольно подумал: не пожар ли приключился в одной из окрестных деревушек? Сухим летом соломенные и камышовые крыши вспыхивают почем зря, а потушить эти сыплющие искрами кровли совсем непросто. Однако Годелот не замечал ничего дурного, а значит, пожар был дальше, чем ощущал зрячий. Пеппо успокоился и потер лоб, отгоняя сонливость.
Заночевали прямо у обочины дороги близ невысокого холма. Утром Годелот поторопил с отъездом – он возвращался на день позже намеченного и уже предвидел ворчание капрала. К тому же шотландец хотел непременно поспеть до вечернего построения гарнизона, чтобы увидеть отца и потолковать с комендантом о тетивщике. Вскочив в седло и подбирая узду, он обернулся к Пеппо:
– Дымом несет, чуешь?
Тетивщик хмуро кивнул – он с середины ночи ворочался на траве, разбуженный этим въедливым зловонием. Пеппо не выносил запаха пепелищ, хотя никому никогда не признавался в этой слабости. Но запах этот, засевший где-то в темном углу памяти, всегда подспудно возвращал его в далекий день одиннадцать лет назад, вызывая тупую головную боль и прорываясь в сознание гротескно-яркими и пугающими «зрячими» снами.
Годелот поначалу был спокоен. Но вскоре ему тоже, казалось, передалась тревога Пеппо. Он пришпоривал коня, рощи проносились мимо, исчезали позади поля, а тяжкий дух гари все сгущался. Впереди на много миль окрест простирались угодья Кампано.
«Неужели горит одна из графских деревень?» Этот вопрос не давал покоя. Годелот жил при замке, но искренне считал родными все прилегающие земли и имел много приятелей среди крестьянских сыновей.
Пеппо молчал, бессознательно теребя пальцами разорванный рукав. Тугая волна запахов затопляла его, как вышедшая из берегов река. Тут были дымно дотлевающая солома, терпкий уголь смолистых бревен, горьковатый пепел полотна, густой смрад неохотно горящих дубленых кож и еще что-то, чему Пеппо не хотел вспоминать названия. Мучительно хотелось задержать дыхание, но запах, казалось, пропитал его насквозь и чувствовался даже на выдохе.
Вороной несся вскачь, клочьями роняя пену. Вот мелькнула потемневшая от времени деревянная дощечка: «Тортора». Дорога плавно взмыла на округлый холм, и уже видны были в пронзительной небесной синеве сизоватые прозрачные столбы, лениво курящиеся впереди. Отягощенный двумя седоками, скакун захрипел на подъеме и вырвался на вершину холма.
Пеппо не знал, что увидел Годелот, лишь услышал рваный всхлип, и глухо заржал конь, оборвав галоп и загарцевав на месте…
…Тортора лежала у подножия холма дымящимися руинами. Щерились обугленные частоколы бревен, оставшиеся от стен, там и сям задымленная печная труба возвышалась над пепелищем, уцелевшая створка ворот, косо накренившаяся на одной петле, простуженно поскрипывала,