толстый ремень, и сапогах. Смочил ладони водой из кувшина, пальцами зачесал назад черные вьющиеся волосы, вытер руки поданным полотенцем и уселся за стол.
Гигант Мбанди замешкался – дон Гильермо что-то горячо шептал ему в ухо, – потом кивнул, раздул и без того широкие ноздри и внезапно глухо рыкнул, ударив себя кулаком в грудь. Заводил, подначивал. Команда “Дьябло” взревела, поддерживая своего поединщика.
На Морено этот спектакль впечатления не произвел – он только скучающе приподнял бровь.
– Я поставил два серебра, – тихо признался кто-то из команды. – Чертовски жалею, что не прихватил больше.
Дороти хотела спросить, откуда у команды Морено такая уверенность в победе, что они ставят последние деньги, но промолчала.
Смотреть на капитана “Каракатицы”, который, разминаясь, поводит плечами или напрягает руки, было приятно, от этого зрелища в солнечном сплетении стало горячо, а потом жар спустился ниже…
Дьявол! Дороти не хотела смотреть, но и отвести взгляд было подобно пытке.
Кракен на спине и груди Морено жил и двигался, кольца щупалец и присоски извивались точно живые. По смуглой широкой шее скатилась капля пота, прочертив светлую дорожку. Морено поднял руки и потянулся всем телом, как тогда, в каюте, на кровати Дороти… От того наказания на спине не осталось и следа, и теперь думалось, может, Черная Ма специально наслала на них безветрие, чтобы шкура ее любимчика успела зажить.
Это было какое-то проклятье. Морок. Порча. Сглаз. Морено, пират, убийца, дно дна, не может нравиться ей так!
Теперь Дороти осознала это точно, с кристальной ясностью. Наверняка она подцепила проклятье там, на призрачной бригантине, и оно теперь неотступно следует за ней, заставляя то и дело пытать на прочность моральные устои.
О том, как трещали эти устои еще в Академии, когда Доран после тренировки по фехтованию жадно пил воду прямо через край ковша, так, что она плескала на белую рубашку, делая ее прозрачной, Дороти сейчас предпочитала не думать. Потому что Доран давно ушел в свой первый и последний рейд – и забрал проклятие с собой.
Дороти не любила самообман – она сейчас смотрела на Морено, смотрела с греховной стороны. И думала, каково это – дотронуться. Не ремнем, ладонью… Чистый бред! Сумасбродство и сумасшествие.
Да, когда-то она любила Дорана: как друга, не как друга, но любила. Она нашла в себе силы признать это – уже потом, после похорон пустого гроба на Морском кладбище.
То, что она испытывала к Морено, даже отдаленно на любовь не походило – оно горчило и жгло на языке, билось частым пульсом где-то в основании шеи и состояло целиком из похоти, приправленной в равной мере ненавистью, восхищением и любопытством.
Да, Дорана она любила. Морено она хотела. Жадно и жарко.
И непонятно, что было греховнее: то прошлое – нежное и нерешительное, сгинувшее вместе с Дораном Кейси на дне, или татуированное будущее, которое сейчас лениво разминало плечи перед толпой.
И станет