расположенный рядом с мостом, разделявшим две земли: небольшой «хвост» на севере и громадный тучный «живот», юг Саксонской Германии.
Фабиан Сарто запрягал лошадей в повозку. Он что-то напевал, оглаживая животных по холке, когда вдали показались двое мужчин. Они шли как-то настороженно, петляя в тени деревьев. Один внимательно посмотрел по сторонам и выставил палец. Фабиан заметил в этом что-то неладное, быстро зашел в дом и поторопил Эдвина.
– Братец, нас, должно быть, заждались! Все готово, пора в путь!
– Да, что-то засиделись мы. Ступай, а я возьму оставшиеся корзины с едой и догоню тебя.
– Оставь их! Пойдем скорее! – настойчиво сказал новицию Фабиан, подталкивая его к двери, и следом приказал кучеру, Мануэлу, не мешкать в пути.
Мануэл Вагнер, извозчик, был сложный человек. Замкнутый и неразговорчивый, он любил оставаться незамеченным, и в пути больше времени проводил с лошадьми, а людей терпел лишь ради куска хлеба. Он лениво поднял глаза, скользнул ладонью по взъерошенной гриве лошади, уложив ее по ветру, и вскочил на козлы, бросив пренебрежительный взгляд на своих пассажиров.
Колеса повозки затрещали на неровностях каменистой земли. Эдвин Нойманн запрыгнул в нее, ухватившись за руку Фабиана. Крепкие ноги лошадей понесли их вдаль, в глубь лесного массива, подальше от опасности. В пути Фабиан задавал другу непростые вопросы. Видно было, что они не давали ему спокойно сомкнуть глаз.
– Тебя заинтересовало учение Аврелия Августина? – спросил Фабиан.
– А как же! Покажи мне хоть одного образованного человека, державшего в руках его книги, и не озабоченного своей духовной нищетой, – ответил Эдвин.
– Согласно его трудам, душа человека спасается лишь благодатью.
– Все верно, но к чему, собственно, ты вспомнил Августина?
– Однажды его спросили, что следует делать человеку, чтобы его жизнь была правильной.
– Я знаю. Он сказал, люби.
– Точно. Как же много в этом слове… – сказал Фабиан. – Едва ли Папа Римский сможет когда-либо познать это чувство.
– На твоем месте я был бы аккуратнее в своих выводах, а уж тем более, касающихся Папы. Не забывай… – Эдвин многозначительно повел глазами в сторону спины возницы, но продолжил речь, не меняя голоса. – При многословии не миновать греха, а сдерживающий уста свои – разумен.8
– О каком разумении ты говоришь? О духовном ли?
– О нем самом, – ответил Эдвин.
– Тогда поспеши, братец. Поспеши узреть их лицемерие. Прошу, отличи тьму от света.
– Ах, мне бы столько решимости. Хотя, я теперь и этого боюсь. Нам всем приходится в жизни ошибаться, а слишком уверенный в себе человек хоть и ошибается, но заблуждения своего не видит. – Сказал Эдвин, широко растопырив пальцы и глянув сквозь них на Фабиана, затем сжал их в кулак и уперся им в подбородок, который от самого рождения был слегка смещен влево.
– Видел бы ты лица простых людей… – спросил Фабиан Сарто. –