бывшей хозяйки. – Прекрасно помню, как покупали тебе сухой и влажный корм, рыбку. Как ты выселял папу с его законной кровати, укладываясь ровно посерединке. И взрослый мужчина терпел твои выходки. Помню, как забирался в постель к маме. Как мы все вчетвером ходили на огород.
– А про меня… ничего не помнишь? – легким ветерком прошелестел в моём сознании вопрос.
Вопрос будто сам собой появился вместе с милым образом Шнурка, таким, каким я его помнила. Его глаза смотрели на меня с такой отчаянной надеждой, что я не выдержала.
– Шнурик, милый, тебя я помню больше! – изо всех сил пытаюсь послать лучики любви и тепла поближе к его серенькой шкурке. – Как ты впервые появился на коврике около нашей двери. И никуда не хотел уходить, хотя я налила тебе молока и посадила на высокий подоконник двумя этажами ниже. Ты молоко вылакал и – бегом за мной, дальше нравиться и умилять.
– Я очень хотел быть вашим.
– Ага… Ты мне тоже сразу понравился. Но… что скажут родители, ты же понимаешь.
– Да, понимаю. С котами ведь столько хлопот, – эхом продолжал ход моих мыслей Шнурок.
– Перестаньте сентиментальничать. Оба, – Маркиз встал и небрежно потянулся, выгнув спину. – В конечном итоге всё всем разрешили: тебе – он глянул на меня строго – пустить малыша в дом, а тебе, котёнок, – остаться в этом доме.
– О да, я помню твоё робкое появление в нашей прихожей. Внимательно все обнюхав, ты почему-то стал заигрывать с папиными шнурками от ботинок. Именно из-за этой любви к длинным верёвочкам мы и назвали тебя Шнурком, малыш, – я увлеклась воспоминаниями о Шнурке-котёнке и невольно улыбнулась.
– Так это я от волнения, – он смущённо опустил мордочку и распушил хвостик.
– Ты был забавным и очень хорошим. Старательным, – я смотрела на своих котов, мысленно к ним прижимаясь. – Помнишь, малыш, как ты пытался походить на людей? Ты усаживался в унитаз и справлял там маленькие кошачьи дела. А потом смешно тряс лапками.
– Я очень хотел быть вашим, – эхо доносилось с радуги все тише.
Мои глаза увлажнились. Внутри жадным пламенем разгорался стыд:
– Простите.
Маркиз презрительно зашипел. Шнурок стал старательно вылизывать лапки.
– Люди – бессердечные существа. Думающие только о себе, – Маркиз начал вещать твёрдо и весомо. – Мы для вас не важны. И многим – не нужны. Что стоило тому лихому шоферу немного притормозить и дать мне возможность перебежать дорогу? Ведь я шёл домой. Я шёл к вам. И чем Шнурок помешал твоему соседу? За что тот размозжил ему голову?
Каждое слово будто вбивало в меня гвозди. Обвинительные речи Маркиза вонзались острыми ножами. Шнурок, сжавшись в мягкий серый комочек, горестно молчал.
– Ребята, – я что-то пыталась сказать, как-то оправдать тех людей. Поняла, что это бесполезно. Просто молчала и смотрела на своих пушистиков сквозь слёзы.
– Не плачь. Не надо. Мы видели, как вы убивались. Как искали в ливень и темень, – голос Маркиза стал мягче. – У тебя хороший папа.