такой звук, будто ее несколько раз пырнули ножом, и уронила тарелку на пол. Я уставилась на нее, она на меня – напуганная, застывшая, с круглыми глазами, – а потом рухнула на колени, закрыла лицо руками и завыла, как дикий зверь.
Я запаниковала. Мама была в истерике, совсем как я полчаса назад, но мне она могла помочь, а я ей – вряд ли: от меня мало толку, если речь не о драке с ордой злыдней. Я понятия не имела, что делать. Я дважды обежала юрту, хватаясь за что попало, а потом наконец принесла воды. Я умоляла маму выпить и объяснить, что случилось. Она продолжала причитать. Я подумала, что она отравилась жидкостью для мытья посуды, попыталась ее обследовать на предмет токсичных веществ, не преуспела, решила наложить универсальное исцеляющее заклинание, но маны не было, и тогда я начала приседать и подскакивать, чтобы ее собрать, а мама тем временем плакала. Выглядела я, наверное, полной дурой.
Мама, видимо, поняла, что надо прийти в себя. Она несколько раз глубоко вдохнула и сказала мне:
– Не надо, не надо.
Я остановилась, тяжело дыша, опустилась перед ней на колени и взяла ее за плечи:
– Мама, что с тобой? Просто скажи, что делать. Прости, прости, пожалуйста.
Я сама все ей простила. Простила, что маме не нравился Орион, и что она велела мне его сторониться, и что успокоила меня при помощи чар. Это не имело ровно никакого значения после маминого срыва, словно мое ужасное недописанное заклинание уже каким-то образом начало раздирать мир на части.
Мама медленно, со стоном, втянула воздух и покачала головой:
– Нет, детка, не извиняйся. Не тебе, а мне надо просить прощения. Это я виновата… – Она закрыла глаза и крепко сжала мне плечи, когда я собиралась сказать что-нибудь бессмысленное, например «Да нет, все нормально». – Я расскажу. Я должна тебе рассказать. Но сначала я схожу в лес. Прости меня, любимая. Прости. – Она тяжело, как старуха, поднялась и вышла из юрты, прямо под дождь.
Я сидела на кровати, прижимая сутры к себе, как плюшевого мишку, и едва сдерживая ужас – волю панике я не давала только потому, что мама часто ходила в лес и возвращалась спокойная, готовая исцелять и проявлять заботу Поэтому отчасти я упрямо надеялась, что все будет именно так, но мои надежды никогда не сбывались, и виновата всегда была я сама. Я чуть не заплакала, когда мама вернулась через час, насквозь мокрая – платье как оберточная бумага липло к ногам, грудь, живот и лицо были в грязи. Я страшно обрадовалась, увидев маму; больше всего мне хотелось ее обнять.
Но она сказала:
– Я должна сейчас все тебе рассказать. – Она произнесла это негромко и отстраненно, как говорила, когда накладывала очень серьезные заклинания. Например, когда к ней приходил волшебник, который хотел излечиться от чего-нибудь ужасного – от сильного проклятия или магического недуга, – и мама объясняла пациенту, что делать. Только на сей раз она убеждала саму себя. Она сжала мне руки на мгновение, притянула к себе, поцеловала в лоб, как будто прощалась, и я подумала, что мама сейчас скажет: «Все эти годы