Эрих Мария Ремарк

На обратном пути


Скачать книгу

стреляют. Война окончена. Через час нам уходить. И больше сюда не нужно будет возвращаться. Мы уйдем навсегда.

      Мы крушим то, что можно. Не так-то много. Пару блиндажей.

      Поступает приказ об отходе.

      Странный момент. Мы стоим плечом к плечу и смотрим вперед. По земле стелются легкие клочья тумана. Четко видны линии воронок и траншеи. Они хоть и последние, – это резервные позиции, – но здесь еще стреляют. Как часто мы пробирались по этим траншеям, как часто возвращались по ним с малым числом товарищей… Перед нами серая монотонность: вдали то, что осталось от лесочка, какие-то пни, разгромленная деревня, одинокая уцелевшая высокая стена.

      – Да, – задумчиво говорит Бетке, – вот тут мы и просидели четыре года…

      – Проклятье, – кивает Козоле. – А теперь просто все кончилось.

      – Ну надо же, прямо не верится. – Вилли Хомайер прислоняется к насыпи. – Чудн́о, правда?

      Мы стоим и смотрим. Даль, выжженный лес, высоты, траншеи на горизонте, это был чудовищный мир, тяжкая жизнь. А теперь, когда мы разворачиваемся в обратном направлении, все это останется позади – а как же иначе? – с каждым шагом будет все дальше и дальше, через час исчезнет, словно и не было никогда. Разве это можно понять?

      Мы стоим и вроде бы должны смеяться и вопить от радости, а на самом деле в животе такое глухое ощущение, как будто съел веник и сейчас начнет выворачивать.

      Никто толком ничего не говорит. Людвиг Брайер устало прислоняется к насыпи траншеи и поднимает руку, как будто хочет кому-то помахать.

      Появляется Хеель.

      – Что, никак не можете расстаться? Да, сейчас начнется гадость.

      Леддерхозе смотрит на него с удивлением.

      – Сейчас начнется мир.

      – Я и говорю – гадость, – кивает Хеель и уходит с таким лицом, как будто только что похоронил мать.

      – Ему неймется получить «Pour le mérite»,[1] – заявляет Леддерхозе.

      – Заткнись, ради бога, – говорит Альберт Троске.

      – Ну, пошли, – неуверенно предлагает Бетке, не двигаясь с места.

      – А ведь кое-кто тут и остался, – говорит Людвиг.

      – Да, Брандт, Мюллер, Кат, Боймер, Бертинк…

      – Зандкуль, Майндерс, оба Тербрюггена, Хуго, Бернхард…

      – Господи, прекратите…

      Много кто остался, но до сих пор это вселяло иное чувство. Мы были вместе, они в гробиках, мы в окопиках, нас разделяла лишь горсть земли. Они нас просто опередили, потому что с каждым днем нас становилось все меньше, а их все больше; часто мы не знали, мы уже с ними или еще нет. А иногда гранаты снова выносили их к нам – взметнувшиеся, раздробленные кости, клочки формы, сгнившие, мокрые, уже землистые головы, которые под шквальным огнем еще разок возвращались в бой из своих засыпанных блиндажей. Ничего ужасного: мы были к ним очень близки. Но теперь мы возвращаемся в жизнь, а им придется остаться.

      Людвиг, у которого здесь погиб отец, сморкается двумя пальцами и разворачивается. Медленно мы идем следом, но еще не раз останавливаемся и смотрим назад. Опять стоим и внезапно чувствуем, что вот это все, этот кромешный ужас,