отец-настоятель? Впрочем, ежели я добьюсь от старика правды, то это искупит моё чрезмерное усердие. К тому же, можно вообще не говорить, каким способом я заставил Лазариуса развязать язык. И вряд ли он будет жаловаться кому бы то ни было, устрашённый недовольством архиепископа и настоятеля касательно его чрезмерного любопытства… А ежели он ненароком отдаст Богу душу – а это было бы не так уж и плохо для всех, – можно будет отнести это несчастье на почтенный уже возраст старика. В любом случае я войду в ещё большее доверие к архиепископу и его прислужнику настоятеля, из чего уж я-то найду возможность извлечь выгоду для себя. Но откуда в этом слабом тщедушном теле столько упрямства? Ну что ж, для строптивцев я знаю одно верное средство. Эх, бедный Лазариус».
Фергал выбрал из кучи верёвок в углу одну из самых прочных и крепко накрепко связал руки не оказывавшему никакого сопротивления старцу, который, продолжая хранить молчание и закрыв глаза, равнодушно и безропотно отнёсся к действиям своего мучителя. А тот перекинул верёвку через торчавшие из стены поржавелые крючья, и натянул её таким образом, что старый монах оказался подвешенным как туша подстреленной на охоте лани (наверное, крюки в стене для этого когда-то и предназначались). Руки старика вытянулись вверх, натянутые крепкой верёвкой, а ноги едва касались земли. Рукава рясы упали вниз, обнажив худые руки старца, в то время, как из под её подола показались такие же худые старческие ноги, обутые в поношенные сандалии.
– Заклинаю вас, отец Лазариус, облегчите мои душевные страдания. При виде ваших физических мук, кои я вынужден вам причинять, ей богу, у меня просто сердце кровью обливается, – взмолился Фергал.
Старец приоткрыл глаза, в которых не было страха, а только глубокая печаль, и произнёс еле слышно:
– Отдаю себя в руки Господа! Как ты распорядишься, отче наш, так и будет. Безропотно приму волю твою.
Поскольку произнесено это было на латыни, Фергал мало что понял и от этого только разозлился:
– Вы даже на дыбе, святой отец, считаете себя умнее других и желаете свою учёность показать! Не видите разве, куда она вас привела-то? Ну, говорите же!
Не обращая внимания на своего мучителя, Лазариус снова закрыл глаза и принялся читать про себя святые тексты из писания, пытаясь сосредоточиться на молитве и отрешиться от всего внешнего.
– Ах, так! Молчите! – всё более распаляясь, воскликнул Фергал и потянул за верёвку.
Ноги старца оторвались от земли, сухожилия рук натянулись, готовые разорваться, а в суставах плеч раздался зловещий хруст. Подержав Лазариуса в таком состоянии несколько мгновений, цербер ослабил верёвку и сандалии старца снова коснулись пола. Молодой монах взглянул на лицо своей жертвы и крайне удивился, ибо ни одна чёрточка его не исказилась гримасой боли, как того следовало бы ожидать, хотя Лазариус и был в сознании, судя по напряженным мышцам его шеи и поднятой голове.
– Вам, видать, сам дьявол помогает: в ваших-то летах такие муки терпеть, – изумился Фергал. –