Лазариус, очнитесь. Моя душа не может безучастно созерцать ваши мучения. Сострадание переполняет моё сердце. Я даже ослаблю верёвку, чтобы вы могли вытянуть ноги на полу… Вот так… А теперь глотните живительной воды, которую я приправил рябиновым сиропом.
С этими словами Фергал приложил к иссохшим губам старика кувшин с водой, который измученный Лазариус, будучи в полубесчувственном сознании, безотчётно опорожнил почти наполовину. Глаза старца медленно открылись. Он обвёл недоумённым взглядом помещение, силясь вспомнить, что с ним приключилось и как он здесь оказался, попытался пошевелить онемевшими руками. Резкая боль в измученных старческих суставах окончательно привела Лазариуса в сознание, что подтвердил непроизвольно вырвавшийся у него стон.
– А теперь я позволю вам, святой отец, отдохнуть часик, пока мой чудесный эликсир благотворно не подействует на вашу утомлённую память и способность к речи, – сказал знахарь, довольно потирая руки.
Фергал не покинул темницу на этот раз, а остался напряжённо ждать, наблюдая за Лазариусом и силясь определить, когда проявится действие зелья. Тем временем полулежащий на полу старый монах сомкнул глаза и, казалось, вновь впал в полуобморочное забытье…
Прошло довольно много времени, ничего не менялось: в каземате слабо мерцала лампа и стояла мёртвая тишина; старец с поникшей головой бесчувственно сидел на каменном полу, вытянув ноги и привалившись к стене, а верёвка удерживала вверху его связанные руки; молодой инок же, подогреваемый давней нелюбовью к Лазариусу, не спускал глаз с лика своей жертвы. «Боюсь, кабы не слишком большую дозу я дал старику, – подумал Фергал. – Уж больно долго ничего не происходит. Как бы не помер, прежде чем я из него правду вытяну. Что я тогда отцу-настоятелю скажу?»
Знахарь поднялся с табурета и подошёл к старцу с намерением попробовать его пульс. И в это мгновение по лицу Лазариуса пробежал судорога. «Ага, действует!» – обрадовался Фергал. Он снова с помощью проверенного средства – травы с неприятным резким запахом – привёл в чувство старого монаха. Лик жертвы претерпел странные изменения: зрачки глаз беспорядочно блуждали по своим орбитам; взгляд ни на чём не задерживался; на лбу, несмотря на подвальную прохладу, выступила лёгкая испарина. Но ещё большие метаморфозы претерпело выражение лица Лазариуса: вместо скорбной суровости, усугублённой душевными муками и физическими страданиями, на нём была странная глуповатая улыбка.
Фергал нагнулся поближе к старому монаху и спросил:
– Что же вы сейчас ощущаете, отец Лазариус?
– О, горний ангел, ужели я на небесах? Ибо такое райское блаженство возможно только там, – с упоением в голосе ответил старец.
– Можете считать, святой отец, что вы уже в эдеме, – уверил его Фергал. – Здесь, правда, ещё темно, потому что ночь. Но скоро взойдёт солнышко и запоют райские птички. А с ними заодно и вы будете голосить. Ведь, правда?
– О, да, благостный херувим, – вторил одурманенный