заканчивались провалом: как только я понял, что в храмах писцы уже есть и ловить мне там нечего, я заметил, что меня не принимали там, где для меня была работа, и принимали там, где работы не было. В тех редких случаях, когда мне позволяли продемонстрировать свои познания, на меня смотрели с недоверием и спрашивали, в какой школе я учился, у кого работал и хмуро намекали, что рекомендации весьма желательны.
– Ну какой вы писец, у вас неподходящее лицо! – заявил директор арсенала, выпроваживая меня за дверь.
У меня сосало под ложечкой и во рту пересохло, когда я вернулся к святилищу Птаха. У входа гудел рой калек, они кидались к каждому входящему. Один безногий метнулся ко мне, упираясь в подпорки жилистыми обветренными руками.
– Отдай мне твои ноги! – крикнул он.
– Я не могу.
– Ну дай хоть что-нибудь. – И протянул руку к моей.
– У меня нет ничего, – со стыдом признался я и отвернулся.
В нескольких шагах была скамейка, и я без сил рухнул на нее. Беззубый старец умоляюще прошамкал:
– Дай мне твою доброту.
– Я не могу.
– Тогда докажи ее и дай что-нибудь.
На сей раз я не ответил и убрался от них подальше. Хитроумие, с которым страждущие формулировали свои просьбы, меня не возмутило – оно меня потрясло. Сколько отказов пришлось им проглотить, чтобы так отточить свою изворотливость? Нищета превратила их в затейников.
А мне удавалось прокормиться не лучше, чем этим нищим, да и то разве что подобрав с земли раздавленный фрукт или надкушенную лепешку. Меня ожидала собачья жизнь.
Вечерело. На медном горизонте обозначились стройные силуэты пальм. Жалкий и голодный, я покинул Мемфис, пересек бесконечное кладбище и потащился к Сфинксу.
Пожалел ли он меня? Он принял меня без единого слова и указал на мой отпечаток в песке, между своих лап. Я юркнул в него, чтобы поскорее забыть этот обманувший надежды день.
Утром меня разбудил острый голод, мне скрутило кишки, разыгралась мигрень. Чтобы обмануть его, я пытался заснуть, но лишь понапрасну крутился и вертелся с боку на бок под аккомпанемент урчания в животе.
Я поплелся нога за ногу, пробираясь между могил к берегу Нила. Не раздеваясь, я нагнулся и стал жадно пить в надежде, что, утолив жажду, я заглушу и голод.
Я стоял, склонившись над водной поверхностью, и тут по моей спине побарабанили чьи-то пальцы.
– Здравствуй, меня зовут Пакен.
Я обернулся.
Он внимательно смотрел на меня; сегодня на нем была туника, подпоясанная кожаным поясом с заклепками, на ногах красовались сандалии со шнуровкой.
– Что-то не так?
Его участие так контрастировало с прежним безразличием и было так кстати, что я размяк.
– Я голоден.
– Как мы все, – вздохнул он.
– Чуть больше. Я не ел три дня.
– Неужели? – нахмурившись, прошептал он.
Не помню, когда я чувствовал себя таким слабым