товар. Вот почему я принялся сочинять небольшую поэмку, в высшей степени вольную.
– О, о, милый поэт!
– В высшей степени непристойную.
– О, о!
– В высшей степени циничную.
– Черт подери!
– Я вставил в нее все словечки из обихода любви, которые только знаю, – говорил Лафонтен.
Все хохотали до упаду, слушая, как славный поэт расхваливает свой товар.
– И я постарался превзойти все написанное прежде меня Боккаччо, Аретино и другими мастерами этого жанра.
– Боже мой! – вскричал Пелисон. – Да он заработает себе отлучение.
– Вы и в самом деле так думаете? – наивно спросил Лафонтен. – Клянусь вам, я сделал это не для себя, а для господина Фуке.
Столь великолепный довод окончательно развеселил присутствующих.
– И кроме того, – продолжал Лафонтен, потирая руки, – я продал первое издание этой поэмы за целые восемьсот ливров. Между тем за книги благочестивого содержания издатели платят вдвое дешевле.
– Уж лучше бы вы состряпали, – заметил со смехом Гурвиль, – пару благочестивых книг.
– Это хлопотно и недостаточно развлекательно, – спокойно сказал Лафонтен, – вот здесь, в этом мешочке, восемьсот ливров.
С этими словами он вручил свой дар казначею эпикурейцев. Вслед за ним отдал свои пятьдесят ливров Лоре. Остальные также внесли кто сколько мог. Когда подсчитали, оказалось, что собрано сорок тысяч ливров.
Еще не замолк звон монет, как суперинтендант вошел или, вернее, проскользнул в залу. Он был незримым свидетелем этой сцены. И он, который ворочал миллиардами, богач, познавший все удовольствия и все почести, какие только существуют на свете, этот человек с необъятным сердцем и творческим мозгом, переплавивший в себе, словно тигель, материальную и духовную сущность первого королевства в мире, знаменитый Фуке стоял, окруженный гостями, с глазами, полными слез, и, погрузив в мешок с золотом и серебром свои тонкие белые пальцы, сказал мягким и растроганным голосом:
– О жалкая милостыня, ты затеряешься в самой крошечной складке моего опустевшего кошелька, но ты наполнила до краев мое сердце, а его никто и ничто не в состоянии исчерпать. Спасибо, друзья, спасибо!
И так как он не мог расцеловать всех находящихся в комнате, у которых также навернулись на глаза слезы, он обнял Лафонтена со словами:
– Бедненький мой! Из-за меня вас вздула жена, и из-за меня духовник наложит на вас отлучение.
– Все это сущие пустяки: обожди ваши кредиторы годика два, я написал бы добрую сотню басен; каждая из них была бы выпущена двумя изданиями, и ваш долг был бы оплачен!
VI. Лафонтен ведет переговоры
Фуке, сердечно пожав руку Лафонтену, сказал:
– Мой милый поэт, сочините, прошу вас, еще сотню басен, и не только ради восьмидесяти пистолей за каждую, но и для того, чтобы обогатить нашу словесность сотней шедевров.
– Но не думайте, – важничая, заявил Лафонтен, – что я принес господину суперинтенданту лишь эту идею и эти восемьдесят пистолей.
– Лафонтен, никак, сегодня богач! – вскричали со всех сторон.
– Да будет