как поживаешь? – защебетала она. – Как там Хайме?
Нуну заговорщически подмигнула Марии Ньевес, но та отмахнулась от подруги и сказала:
– Да к черту его!
Молоденькая Инес округлила глаза от такого страшного богохульства, но взяла себя в руки, видимо, вспомнив бурное прошлое, и легкой походкой подошла к девушкам.
– Доньи, мне велено проводить вас к настоятельнице.
– Настоятельнице? Нуну, ты слышала? Мать Анхелика сильно поднялась по иерархической лестнице, кто бы мог подумать, – слышанное, казалось, поразило Марию Ньевес. – Ну, веди же нас. – И неожиданно прибавила по-итальянски, стремясь показать Нуну, что она успешно учит этот язык, единственный, который нормально у нее усваивался. – Per porco di Bacco!
– Классный акцент! – похвалила Нуну. – Неужели завела себе макаронных друзей?
– Неа, – честно призналась ей Мария Ньевес, – просто мы работаем над переводом одного итальянского автора, так вот, он вечно просит давать ему почитать все возможные варианты.
Сестра Инес прислушивалась к разговору, ведя подруг по крутым лестницам и проходя мимо келий и обеденного зала вглубь здания, потом наконец осмелела и спросила:
– Наверное, у вас интересная работа, донья?..
– Мария Ньевес, или просто Ману, – сказала девушка, улыбнувшись краем полных губ. – А мою подругу зовут Нуну, или… донья, кхм, Мануэла. – В ее голосе проскользнула ирония, которую сестра Инес заметила. – У нас интересная жизнь, не то что в этом вашем монастыре.
– Не говорите так, – сказала обиженная Инес, фыркнув. – Монастырь мне здорово помог найти куда более достойный смысл жизни, чем бесконечные наркотические оргии, которыми я занималась раньше. Ой…
Ману и Нуну переглянулись, причем на губах первой начала опять вырисовываться скептическая усмешка, под которой у нее прятался глубоко сидящий внутри страх.
Наконец, дверь распахнулась, и они вошли внутрь кабинета матери-настоятельницы, выполненного из солидного мореного дуба и украшенного старинным дрезденским алтарем, подаренном монастырю святой Анны уже исчезнувшим женским Kloster’ом, превращенным в музей в бездуховной Германии, где все стены, служившие прежде для молитв, были теперь увешаны инсталляциями, иногда вполне богохульными. На столе матери Анхелики, среди фигурок Христа в вертепе и распятия, рядом с большой книгой комментариев на Ветхий Завет и томиком Майстера Экхарта, стояла ОНА – темная, страшная, неживая.
Ману увидела ЕЕ, и все кости ее тела, казалось, стали клацать друг о друга.
– Привет, мои дорогие! – сказала донья Анхелика, поправляя очки, чтобы лучше видеть подруг.
– Нуну, – сказала она, оглядывая вошедшую мулатку, которая попыталась броситься ей на шею, но в конце концов сдержалась. – Ты милая девочка, часто заходишь, нам с тобой так нравится беседовать о музыке. И Ману… Эх, – вздохнула она, – мне номер твоего телефона дала подруга. Я не видела тебя с самого детства. Ты стала такая красивая, а ведь я еще помню,