во Францию с Дени и Сильви. Воздушный флот страны был оснащен новенькими русскими «Ил-18», и путешествовали мы со всеми удобствами. Я и сегодня не понимаю, почему не провела остаток отпуска в Конакри, ведь во французской столице меня ждали только горькие воспоминания. Эна продолжала меня игнорировать, Жиллетта ссылалась на занятость, так что виделись мы редко. Эдди заканчивал учиться в Реймсе, Ивана вышла замуж за французского сельскохозяйственного инженера и жила в Камеруне, в городе Дшанг. Возможно, я поступила так, приспосабливая свое поведение к манере колониальных чиновников, для которых отпуска во Франции всегда были святым делом. Кроме того, меня никто нигде не ждал, вот я и заполняла одиночество, как умела.
Я не хотела навечно застрять у Секу Кабы и жить скучной жизнью. Конде умел и любил бездельничать, спал допоздна, а я читала нудные тома «Истории ДПГ». Секу возвращался с работы, и мы ужинали среди детского гомона и плача, супружеских ссор между братьями, шуринами, двоюродными братьями, их женами и со-женами, воплей гриотов из радиоприемника и болельщиков на ближайшем стадионе. У меня был выбор: остаться дома и слушать «тарабарские» передачи на национальном языке, пока Гналенгбе и ее гостьи веселят друг друга на кухне, или сопровождать Конде и Секу, которые каждый вечер куда-нибудь ходили. Второй вариант оказался не лучшим: в гостях я получала стакан тамариндового сока, и мужчины обо мне забывали, ведя шумные беседы на малинке́. Я сдалась. Сидела дома (вернее, лежала на кровати) с каким-нибудь скучным «партийным» чтивом, а другие женщины развлекались в гостиной. Я начала понимать, что мало понимать язык аборигенов, главное – научиться воспринимать мир поделенным на два «полушария», мужское и женское.
С Парижем я встретилась без особого восторга. Заплатила мадам Бонанфан сколько смогла и доверила Дени ее заботам – она чуть не умерла от счастья! – потом нашла комнату в Интернациональном университетском городке на бульваре Журдан. По утрам бродила по улицам, заходила в книжные, музеи и художественные галереи, а во второй половине дня утоляла киноманский голод. Побывала на ретроспективе Луи Маля[66], насладилась «Лифтом на эшафот», «Любовниками» и «Зази в метро». Стала чемпионкой по отпору любителям экзотической красоты.
Именно тогда я пережила свою вторую «гаитянскую страсть». Она так сильно отличалась от первой, что впору было поверить в шалости Судьбы, пославшей мне ее в качестве то ли компенсации, то ли издевки. Едва не уничтоживший меня остров Гаити вернулся.
Однажды вечером я возвращалась из университетского ресторана и встретила нескольких молодых парней, их было человек шесть, но мое внимание привлек только один. Жак В. был невысок (я всегда питала слабость к маленьким мужчинам), его черная кожа блестела, толстые губы выдавали чувственность натуры, голову венчала масса тяжелых вьющихся волос, взгляд удивлял меланхоличностью. Кто-то спросил: «Вы гаитянка, мадемуазель?» – я не ответила, безмерно удивленная уважением, которое товарищи выказывали Жаку. В тот момент мне было невдомек, что он – внебрачный сын Франсуа Дювалье,