жалко.
Ночь чернела над долиной…
Ночь чернела над долиной,
Тлели звездные шары,
Серебристые маслины
Отдыхали от жары.
Шелестела тьма в деревьях,
Тени вились у огня,
Луны висли над деревней,
Пастушок считал ягнят.
Тлело теплое кострище
Синим дымом вдалеке,
Был пастух царем и нищим,
Пел на птичьем языке.
Про языческое племя
Три стиха сложил певец.
Желтоглазый старый демон
Заплутал среди овец.
Убаюкал ветер пламя,
Освещал огонь лицо,
Грудь. На пальце безымянном
Пастушок носил кольцо.
Скатерть, мед, горшочек с жиром
От хозяйки молодой.
– Вот тебе мешочек мирры
На цепочке золотой.
Ночь серебряною ложкой
Размешала небеса.
Из отары вышла кошка —
Бархат, желтые глаза.
Пахло мятою и сеном,
Вол мычал, точил рога,
Кошки тень ловила тени,
Льнула бархатом к ногам.
Заиграл пастух на флейте —
Рыбы замерли в морях,
Пел пастух о белом свете —
О тоске, любви и смерти,
О царицах и царях.
Птичий гул стоял над миром —
Был пастух тому виной.
Ел пастух лепешку с сыром,
Запивал ее вином.
Между будущим и прошлым
Тлели звездные шары.
Пастушок погладил кошку
И назвал ее Шалим.
Эта летняя ночь так тиха и легка, что я слышу…
Эта летняя ночь так тиха и легка, что я слышу и вижу, как лунный свет проникает в наш хлев, ложится сизой лентой на стога, черствый гречневый хлеб, молодого осла; заводная оса в полусне поднимает крылья, высоко-высоко, и я вижу, как свет сквозь их несложную сеть рассеивается в кружева на ее полосатой спинке.
Вчера Он вывел красной краской крест на моем правом боку. Говорят, тех, у кого на боку крест, отправляют на север – там сочнее луга, трава зеленее и слаще клевер, потому я всегда очень ждал эту летнюю ночь. Еще вчера Он кормил меня с руки колючей солью, но она была слаще люцерны, слаще клевера, потому что с Его руки. Он погладил меня по шее, потрепал за ухом, как делал раньше, когда я был еще теленком, боялся всего и не отходил от матери.
Когда я был теленком, трава росла выше и дорога к лугу была длиннее. У меня на полпути подкашивались ноги, я падал и ревел. Тогда мать подталкивала меня сзади, и я вставал и шел дальше. На лугу мать ела траву, а я сидел в ее лиловой тени и смотрел, как ее белое вымя наливается молоком. Потом я присасывался к ее тяжелой груди и пил теплое молоко. Оно стекало по моей шее, капало в траву, и пока я пил, мать хвостом отгоняла назойливых мух, чтобы они не липли к моим мокрым глазам.
У меня немеет нога, я поворачиваюсь на другой бок и слышу, как подо мной хрустит ветка.
Как бы не разбудить осла.
Когда меня отлучили от матери, Он надел мне на шею веревку и каждый день водил меня
на