ощутил, как голову его повело вниз, и резко выпрямился на стуле, отгоняя и сон, и эти отвлеченные мысли. Думать ему следовало о деле, из-за которого он записался на прием к Валентину Сергеевичу. Хотя вместо этого мог бы уже ехать на поезде к морю. Или на автомобиле – в какой-нибудь подмосковный санаторий. Ведь именно сегодня, 25-го мая, у Скрябина – как и у всех, кто состоял в его следственной группе, – начинался отпуск.
Однако отбыть на отдых ему предстояло в лучшем случае с запозданием. И Николай даже не знал: хорошо или плохо, что никого это не обеспокоит? Ни жены, ни невесты, ни даже постоянной подруги у него не имелось. Колина мать давным-давно исчезла невесть куда, а его отец – крупный советский сановник – проживал отдельно с другой семьей. А белый персидский кот по кличке Вальмон – единственный его неизменный компаньон, – держался сам по себе, как ему и полагалось. Если хозяин решил не ехать в отпуск, предпочел остаться дома – так это было дело хозяина.
Впрочем, оставаться дома Николай как раз и не планировал. Просто не мог себе этого позволить – если хотел вернуться к своей прежней, условно нормальной жизни.
3
Валентин Сергеевич Смышляев – мужчина сорока восьми лет от роду, среднего роста, русоволосый, с высокими залысинами, и с удивительным лицом: одновременно и одухотворенным, и отрешенным, – встал из-за стола и прошелся по своему кабинету. Всякий, кто взглянул бы на него сейчас, мгновенно решил бы, что человек с таким лицом имеет прямое отношение к миру театра. И никак не может иметь отношения к лубянскому ведомству.
Из-за нешуточной грозы Москву в середине дня заволокли сумерки, однако Валентин Сергеевич света в кабинете не зажег. Мало того: он еще и задернул шторы на ближайшем к своему столу окне – когда подходил посмотреть, как по площади Дзержинского взбаламученными потоками катит дождевая вода. Валентин Сергеевич радовался полумраку в кабинете. Неровен час – Николай Скрябин, который должен был явиться в 15.00, заподозрил бы что-то, заглянув своему начальнику в лицо.
Смышляев снова сел за массивный письменный стол и взялся читать – уже не личное дело Скрябина, а другой документ: переданное ему накануне диковинное письмо. «Является ли хоть малая толика этого – правдой?» – гадал он. Затем слово «правда» сделало цирковой кульбит в его сознании. Валентин Сергеевич положил письмо под стеклянное пресс-папье и открыл верхний ящик стола, где лежал один-единственный предмет: лакированная кубическая шкатулка из красного дерева, с ребром сантиметров в двадцать.
– Может быть, – пробормотал он, – это ему и поможет. Хуже-то уж точно не будет – хуже просто некуда… – И он, длинно вздохнув, ящик стола прикрыл.
Тут часы в кабинете пробили три раза, секретарь доложил по внутреннему телефону о посетителе, и в двери вошел, громко стуча каблуками начищенных сапог, высокий молодой брюнет. Точеными чертами выразительного лица он походил на голливудского киноактера Кэри Гранта.