Что кутежи и пьянство?
Устал, иду наверно в ад.
Гений Горшечкина подсказал ему эти слова. Он не хотел идти в ад, но приходилось. Ай да Горшечкин, ай да сукин сын! Поэма! Данте Алигьери!
Глеб пошел и прикончил котлету. Попил чаю. Он не толстеет, все такой же худенький, как мальчик. Мальчик из трудной семьи, с вредной женой, поэтому чуть сутуловатый.
Теперь предстояла правка. Горшечкин с детства любил книжки и знал толк в стихах. Жаль, что вместо литературного института его засунули на фабрику, и он привык и прирос к рабочему месту на долгие годы… Теперь он проверял стихотворный размер. К его ужасу, оказалось, что размера нет. Ударение в стопах разбегалось. Пришлось переставлять слова, предложения, заменять целые фразы… Теперь он стопы подогнал.
Горшечкин сходил за Чарликом, впустил его в комнату. Должен же кто-то послушать. Поэт встал в позу и прочел вслух:
Не падай ниц передо мной:
Я забываю все обиды!
Не плачь, супружница, иной
Тебя обнимет, добрый с виду…
О, сколько женщин я познал,
И каждая меня любила…
Со мной умрет мой идеал
Теперь, когда близка могила!
Квартиры, золото, фрегат —
Кому достанется богатство?
Устал, иду наверно в ад —
От кутежей, измен и пьянства.
Глеб был удивлен. Стих выглядел очень стройно, хотя первоначальный замысел куда-то испарился. Он вроде бы прощает Зинаиду. Да, он такой, незлопамятный, всегда прощает. Но зачем он наговаривает на себя, кается в немыслимых грехах? И главное, зачем ему могила – он еще хочет пожить! И кто обнимет Зину? Но уже не сам Глеб управлял словом, а слово – Глебом Горшечкиным. Назвался поэтом – полезай в кузов, вздохнул Горшечкин. Он почему-то вспомнил, как в прежние годы лез в кузов – всегда оказывался «на картошке» в сезон уборки урожая. Двадцатипятитысячник…
Размером пожертвовать он не мог, приходилось наплевать на замысел. Это часто случается с поэтами. Все, размещает. Нажал клавишу «отправить». На странице форума тут же появился его стих.
Горшечкин не курил, но он представил себя курящим, сидящим нога на ногу в кресле и поплевывающим в потолок. Сидя с закрытыми глазами, он ощущал возрастающую самооценку. Не каждый день ему сочинялось. Были и недели застоя, муки творчества. А тут… за час родил стих! Может, не зря Зинаида отхлестала его – придала импульс. Накатала – накатило, поиграл Глеб словами. Он ждал. Будут ли отклики? что напишут? как поймут? оценят ли его рифмы?
Наконец Горшечкин повернулся к монитору, и глаза его округлились. Есть! Отзывы пошли! Уже два! Отзывы он получал редко, почти никогда не получал, хотя разместил уже полсотни стихов. А ну-ка, что же пишут Глебу Горшечкину (псевдонима он не брал, а то потом морока с гонорарами) – хвалят или ругают?
– Уважаемый Глеб! Нет моих сил выразить все восхищение вашей поэзией! Глеб порозовел и глубоко вдохнул. – Волшебно!!! Стихотворение – прекрасное! Вырисовывается