на всю округу: «Первый-первый, – на третий путь»…
Неподалёку гора с лысиной на макушке, гранитные надгробья. Кладбище на горе, а пруд внизу (правильно ли это?): там летом ловит щурят наш старик.
В окне дикая Луна. Привет, Луна, – говорю я ей, – тебе миллионы лет, а мне вот-вот тридцать. Мне холодно (в «боковушке» тепло). Недавний разговор: «Надо публиковаться, это необходимо». Но не берут! «Этим убивают вас!» Грабихин вертит в руке очки. Вот так-то, Луна… Наверное, я мёртвая?
Астрономия – пугающая наука. Памятный учебник с тёмной обложкой, утыканной белыми крапинками планет. Карта звёздного неба – аналог пропасти. Пропасть – пропасть – пасть – напасть. Дорогая Луна, прав Терентий Алексеевич Грабихин, член Союза писателей, автор многих книг: я убита.
В моих маленьких романах я говорю о негативе в иносказательной манере. «Где ваши добрые новеллы, Лаура Ноевна?» Он – мой первый и восторженный рецензент моих добрых новелл, которых я более не пишу.
Небо тёмной пропастью-напастью; я под необъятной астрономической картой. Вот где пригодилась бы вера в Бога! Но у меня нет никакого выхода в религию.
Творю новое произведение, которое, как и «Ной», наверняка, не увидит свет.
Глава вторая
Бреду седой дорогой на работу. От домов одинаковыми столбиками отходит дым в небо, где утренняя луна, выцветшая ночью. Я не говорю с ней.
Лошадь в инее у вокзала, на котором часы с московским временем. Команды составительницы поездов:
– Станция Шатунская, пятый – к локомотиву на второй путь!
Дом моего обитания на краю улицы. Пара домов и – необъятный ельник, не пробитый ни дорогой, ни лыжами. Су-гробы. Супротивные гробы. Нормальные гробы под землёй.
Я нервная. Утро с гулом в голове от писания ночью. На моей работе схожу с ума. Мои ответы отлетают от невидимой оболочки вокруг визави. Глупая болтовня. Мне неприятны «добрые отношения». Человек ко мне расположен, а я бы хотела видеть людей в негативе: и у добряков свои лазейки, ходы и закоулки. Но иной прост, как огурец: обтекаем, внутри – глупые семечки. Наверное, люди не виноваты. Это я недовольна собой. Догадываюсь, кому выкладываю жемчуг, но какая-то инерция…
Пример бисера: «Я – такая плохая мать, в Сверединске у меня ребёнок» «Без ребёнка женщина – не женщина». И так далее. Не первый диалог в таком духе с Бякишевой Марией Семафоровной. «Батя мой поменял имя Семён на Семафор. Машинистом был». За эту деталь ей куплена шоколадка в буфете вокзала. Тётка наглая: жена главного. И она тут начальница немаленькая: директор универмага.
Небо голубое. Снега комьями, будто готовые для лепки. Солнце делает снежинки блёстками, но не театрально-грубыми, а виртуальными. Пик зимы, как пик лета. Ранним утром фиолетовые яркие тени. Ночью небо звенит от звёзд. Жить, черпая радость млечным ковшом! Восходить на волшебные горы, спать в мешке на холоде! А потом гнать на лыжах…
Обдумывая «Вильгельма Мейстера»… Продлился сознательный период. Коротко детство, в древние года оно было длинней. Мы ещё малы, но открыты