жена есть.
Всё пространство внутри избушки занимали большой квадратный стол и печь. На столе стояли ящики с картотекой, лежали каталоги и стопка папок с бумагами; над столом на стене висел шкаф. Свет проникал в малюсенькое квадратное окно, забранное решёткой из металлической полоски. Против Зининого места было ещё одно крохотное оконце, выходившее на веранду, через которое была видна складская дверь.
– Печку она сама топит?
– А кто ж ещё?!
– Слушай… Жалко. Красивая женщина…
– А что делать? Ей и тяжести приходится таскать, когда привозка.
– А ты что ж людей не даёшь? Саша! Такие женщины достояние страны!
– Я понимаю. А где я возьму людей? И мне жалко: прихожу зимой, а у неё нос в саже.
– Слушай, нет слов!
– Она и дома печь топит, дрова колет, уголь таскает. Хозяйство у неё – корова, куры…
– Мужика надо на такую должность.
– Был до неё мужик – Иван Михайлович Черняков. Хотели выгнать да не успели. Погиб.
– Другого бы мужика поставили!
– Не знаешь ты людей! Поставь мужика – он же пропьёт всё! У нас и аккумуляторщица женщина. Надежда Сергеевна. Она сейчас в отпуске.
– Да вы что, сдурели что ли! Аккумуляторщик – особо вредная профессия!
– А для мужика не просто вредная, а смертельно вредная. До Надежды Сергеевны-то был мужик, Лёшка Пичейкин, так он не просыхал и умер от цирроза печени. При прежнем заведующим и кочегары были бабёнки. Зимой топят, летом ремонтом занимаются: моют, белят, штукатурят, если надо. Вообще наши мужики дерьмо во всех отношениях. Знаешь, что Зинка говорит? – У нашего Ваньки нос картошкой, … гармошкой, а у кавказца нос с горбинкой, … дубинкой.
– Фу, как цинично!
– Мне даже её цинизм нравится.
– А что ты имел ввиду: и замужем, и не замужем?
– Кавказцы у неё живут… Целая бригада. А их бригадир… В общем, понял?
– В общем – это не моё дело.
Перед обедом в, ставшем моим, кабинете я подписал акты приёмки-передачи и освободил Лукашова от заведования мастерской, взвалив этот груз на себя. Я уже чувствовал, что он ох как нелёгок.
– Саша, – сказал я, поставив последнюю закорючку, – право, оставайся! Не знаю почему, но ты мне симпатичен. Ей богу, сработаемся!
– Подумаю, – ответил Лукашов. – Правду сказать, не хочу я уходить. Сгоряча я давеча брякнул. Мне ведь каждый день надо её видеть. Увижу, что идёт на работу, я и успокоюсь, а пропущу, выйду из мастерской, взгляну на склад: дверь в избушку открыта, легко на душе станет – жизнь продолжается. Ты уж смотри, не выдай меня.
– Будь спокоен, Александр Леонтьевич!
– Что, Санька? Передал мастерскую? – спросила вошедшая Зинаида Алексеевна.
– Передал. Саблин подпишет акт, и я свободен…
– Вертай ключи! Никто меня не спрашивал?
– Не спрашивал. Я тебе на бумажке написал, кому чего выдал. На столе у тебя лежит.
– Спасибо