денег у отца было слишком! Но речь-то шла не о моей гордости, а о жизни монстрика. Всё, что начинаешь, нужно доводить до конца, нельзя остановить спасение на полпути.
– Пап, знаешь… – начала я виноватым голосом.
– Не извиняйся, Полянка, – остановил меня отец. – Никому не позволено так разговаривать с нашей семьёй, даже графине. – Он сердито хмыкнул. – Двадцатый век на дворе, как-никак, будущее за такими людьми, как мы, а все эти бездельники, живущие за счёт богатства и имени предков, скоро станут прошлым. Я сам сделал себе имя и не позволю никому его топтать!
Я ожидала чего угодно, но не одобрения, и от удивления не нашлась, что сказать.
– Ты молодец, дочка, – кивнул отец, – упёртая – вся в меня!
Мама вздохнула с лёгким оттенком осуждения.
– Полли, может, избавимся всё-таки от твоего чудовища?
– Нет, – уже куда решительнее заявила я, почувствовав поддержку папы.
Матушка покачала головой.
– Ох, и почему ты не родилась мальчишкой? Всё было бы намного проще.
М-да, и не говорите.
Кстати, о простоте… Наш гид ехал на переднем сидении, показывая дорогу водителю, и мене пока не представилось возможности поблагодарить его за помощь. Не думала, что он выступит против её светлости.
Машина затормозила у въезда в узкий переулок, забитый, к тому же, разным хламом – дальше предлагалось идти пешком. Небо над головой скрывали выступающие козырьки балконов и даже перекинутые с одной стороны на другую мостки, а ещё паутина растянутых верёвок, с которых свешивались разноцветные тряпки. И без того узкий проход сокращали стоявшие вдоль стен бочки, ящики, горшки с цветами, украшавшие входы, и даже маленькие столики с плетёными стульями.
Поглядев на эту живописную картину, мама решила подождать нас в машине.
– Ваш доктор действительно так хорош, как вы говорите? – поинтересовался папа с заметной долей скепсиса.
– Понимаю, о чём Вы, – отозвался Андрей, – но смею заверить, что Amato Pelaratti лучший доктор из тех, кого мне доводилось встречать. Его даже прозвали Ingannamorte – победивший смерть.
– Кто прозвал? – спросила я.
Андрей смутился, пробормотал что-то неразборчивое, но потом всё-таки признался:
– Понимаете, – запальчиво принялся объяснять он, – так называется портрет, который я написал, а Пеларатти послужил моделью. Но он в самом деле отличный врач.
Отец не стал придираться, мы ведь не собирались сами лечиться у означенного доктора, а для раненного зверька сойдёт любой. Поднимаясь по каменной лестнице с высокими ступенями, я всё думала о том, что несвободу оценить бывает сложно. И, может быть, на самом деле никакой свободы нет, или она нечто совсем иное, чем понимается в обыденном смысле.
Свободна ли я? Смотря от чего. Значит ли, в таком случае, наличие ограничений несвободу?
Мои родители обладают законной властью надо мной, значит, я несвободна. Но я ведь собираюсь