но утром делегация женщин активно выразила протест, и бедолаге пришлось сегодня водвориться на свою законную койку, то есть в нашу палату, слева от меня. Очередной взрыв заставляет меня дотянуться рукой до одеяла осетина, потеребить его и попросить, чтобы он повернулся на бок. Не просыпаясь, он поворачивается, но этого хватает только на минутный перерыв, и потом все снова. Накидываю на себя одежду, выхожу в коридор, по опыту знаю, что поближе к утру музыканты устают и издают более мелодичные звуки.
Интересно, а как этот процесс происходит у меня? Мне кажется, что я не храплю, или храплю чуть-чуть, когда голова спадает с подушки или случается что-нибудь подобное. Сплю поверхностно, вроде и не сплю, а бодрствую, то есть, хотя глаза закрыты, я начеку, слышу все, что происходит вокруг. Я убедился, что это тоже сон, так как утром чувствую себя отдохнувшим.
За редкими исключениями в старости все храпят. Самое интересное, что похожих храпов не бывает. Супруги, прожившие долгие годы вместе, до того привыкают к храпу рядом с собой, что он начинает действовать на них, как убаюкивающая мелодия передачи «Спокойной ночи, малыши».
Но вернемся в нашу палату. К нам напросился один на вид интеллигентный больной, который не поладил с кем-то в соседней палате. Он заранее оговорил свой переход с заведующей отделением, поэтому поводов для возражений с нашей стороны, казалось бы, не могло быть.
Сразу было видно, что человек прожил всю жизнь холостяком, о чем он вскоре и оповестил нас. Ему было под восемьдесят. Он нам рассказал жуткую историю, как он оказался в больнице. В каком-то переулке, недалеко от Пироговки, ему стало плохо, он упал у какого-то подъезда. Вызвали «скорую», которая отвезла его в ближайшую больницу. Санитары, двое, то ли таджиков, то ли узбеков, на его какое-то замечание, привязали его к койке как душевнобольного, закрыли ему рот, и он пролежал в таком состоянии до утра, когда пришла новая смена, новые санитары. Возмущаться, а тем более скандалить, он был не в состоянии. Он чуть не помер. В чем он приврал, а что было правдой, трудно было определить, но его рассказ вызвал у всех возмущение и посыпались предложения не оставить это так, подать в суд и прочее.
Храпел он тоже по-своему: издавал громкий звук, похожий на крик совы, затем наступала длинная, щадящая пауза. Пауза была такого рода, будто он все это время не дышал. Иногда она длилась так долго, что казалось, будто человек скончался. И тогда я поднимал голову (а он лежал напротив меня, у стены), всматривался в едва освещенное, закутанное в простыню тело и решал, звать сестру или еще немного подождать. И пока я решал для себя этот каверзный вопрос, вдруг раздавался очередной крик, снимающий мое напряжение. Жив, значит. Но все равно очень неуютно, когда включаешься в некую дурацкую игру по вычислению момента возвращения дыхания в этом странном храпе.
Была у старика и другая странность. Ночью он раздевался догола и накрывался только простыней. Все в трусах, а кто и в майке, а этот голый. Туалет был один на весь коридор. Он вставал, и голый, шаркая босыми ногами, направлялся