Похвальное слово Бахусу, или Верстовые столбы бродячего живописца. Книга третья
перо в чернила, – вернулся Бакалавр к «вопросу дня». – Я дам тебе старенькую «Москву», пару лент добавлю, копиркой снабжу и даже «штрихом» обеспечу – только твори!
– «Москву» не надо. У меня «Эрика» пылится. Сосед укатил в Израиль, а машинку оставил на память. Там, сказал, компьютер заведу. Бумага у меня тоже имеется.
– Ну вот и славно! Ещё по кофе? – предложил он.
– Давай, – согласился я. – А потом я отчалю.
Пока Бакалавр грел воду, я разглядывал свои этюды, висевшие над дверью и возле неё. На одном – рукав Даугавы в Вецмилгрависе, на другом – вершины гор в Черекском ущелье и пятно солнца над ними, размытое туманом. Н-да… это было недавно, это было давно. До гор в своей писанине я вряд ли доберусь, а ежели доползу когда-нибудь до Вецмилгрависа и «Крузенштерна», с палубы которого писал это сумрачное небо, нависшее над рекой, то, верно, и угомонюсь на этом. Кабарда, точнее Верхняя Балкария с её хребтами – это эпизод, в котором не нашлось места для «верстового столба». Витька Абаев, мой однокашник по училищу, к тому времени давно уже закончивший Тбилисскую академию художеств и обосновавшийся на родине предков, ввёл для меня сухой закон, а коли мы с ним так и не «застолбили», то эпизодом можно пренебречь. И потом – горы. Их величие, конечно, можно сравнить с океаном, но лишь с натяжкой. Всё-таки величие скал и пиков, ледников и ущелий не вызывало желания встать перед ними на колени, как сделал бы я хоть сейчас, «затерявшись в солёном просторе». И море, и Гомер – всё движется любовью, н-да…
– «Жизнь сама по себе – явление непостижимое, откуда нам знать, почему мы живём на свете?» И зачем? – глубокомысленно изрёк я, вспомнив опять японца и принимая из рук Бакалавра чашку. – Главное, ради чего я должен пачкать бумагу чернилами?
– Ради жизни на земле. Не ради славы, боцман. Помнишь, говорили мы о романе Владимова? Теперь забудь о нём. Ты просто пиши. Не бери в голову высокие материи, морали и выводы из них. Пиши просто, как помнится и вспоминается. Истина, дедуля, не в вине, которое мы оба любим, а в трезвом взгляде на былое без высоколобых дум и размышлений, до которых найдётся множество охочих поучительствовать. Ты оставайся на палубе. Мне, боцман, любопытно, что у тебя получится – дерзай!
– Постараюсь, – уныло пообещал я, отбросил Дормидонта, вновь атаковавшего мою ногу, и вышел в прихожую с намерением, никуда не заезжая, сразу отправиться на вокзал, убыть на Мини-Балтику и «просто писать», что было не так уж просто для меня даже при «трезвом взгляде» на прошлое, в которое понапихано столько всякого разного, что я, сев за рабочий стол, вряд ли разберусь в нём без… н-да, без бутылки.
Всё-таки время, куда ни глянь, сплетает все вещи и события в одно непрерывное полотно, тебе не кажется? Мы привыкли кромсать эту ткань, подгоняя отдельные куски под свои персональные размеры, – и потому часто видим Время как разрозненные куски своих же иллюзий; на самом деле связь