Евгений Евтушенко

Со мною вот что происходит…


Скачать книгу

если верить глазу,

      могло казаться на пути,

      что дна легко коснешься сразу,

      лишь в воду руку опусти.

      Пусть было здесь немало метров,

      но так вода была ясна,

      что оставалась неприметной

      ее большая глубина.

      Я знаю: есть порой опасность

      в незамутненности волны,

      ведь ручейков журчащих ясность

      отнюдь не признак глубины.

      Но и другое мне знакомо,

      и я не ставлю ни во грош

      бессмысленно глубокий омут,

      где ни черта не разберешь.

      И я хотел бы стать волною

      реки, зарей пробитой вкось,

      с неизмеримой глубиною

      и каждым

      камешком

      насквозь!

      1952

      Стеклянный господин

      Жил-был одинокий господин.

      Был он очень странный

      тем, что был стеклянный.

      Динь… динь… динь…

      Он в звон,

      как в доспехи, был одет.

      Счастлив или мрачен,

      был он весь прозрачен —

      был поэт.

      «Он – трус!» —

      так над ним смеялась шваль,

      но просто жаль об эту шваль

      разбить хрусталь.

      Матюгами, утюгами

      и смазными сапогами

      все швыряли и орали,

      и раздался вдруг печальный

      хруст серебряный, прощальный,

      умирающий, хрустальный

      хруст, хруст, хруст.

      Где тот

      одинокий господин?

      В гробе деревянном,

      вовсе не стеклянном,

      он один.

      Он

      звон

      спрятал там, где нет ни зги.

      Лучше быть убитым, чем людьми

      разбитым

      вдребезги.

      Тот, кто с хрустальной душой,

      тот наказан расплатой большой.

      Остаются лишь крошки стекла.

      Жизнь прошла.

      «Нет, есть другой ответ:

      будет много лет

      Жить душа хрустальная…»

      Шепчет хрустальная даль,

      повторяет разбитый хрусталь,

      повторяет звенящая синь:

      Динь…

      динь…

      динь…

      1990

      Эстрада

      Проклятие мое,

      души моей растрата —

      эстрада…

      Я молод был.

      Хотел на пьедестал,

      хотел аплодисментов и букетов,

      когда я вышел

      и неловко стал

      на тальке, что остался от балеток.

      Мне было еще нечего сказать,

      а были только звон внутри

      и горло,

      но что-то сквозь меня такое перло,

      что невозможно сценою сковать.

      И голосом ломавшимся моим

      ломавшееся время закричало,

      и время было мной,

      и я был им,

      и что за важность,

      кто был кем сначала.

      И на эстрадной огненной черте

      вошла в меня невысказанность залов,

      как будто бы невысказанность зарев,

      которые таились в темноте.

      Эстрадный жанр перерастал в призыв,

      и оказалась чем-то