обжигает боль
мне щёку горячо,
я в угол тот бегу,
где лира спит у нас,
и слабо берегу
до-пробужденья час.
Бабушка видит мужа
Дня мерцанье белое в обводах рам,
белое мерцанье из окна сквозит,
никого на дереве, лица ни там
нет, ни там, прищеплена, весна висит,
с бельевых верёвок перекрещенных,
номерком нашитым бегло мечена,
не душа живая – это вещь на них
рукавами сохнущими мечется,
о каком Давиде – указательным
тычешь в створ весны – тебе бормочется,
никого под деревом, но, знать, больным
видится, как хочется, как хочется,
что-то вроде плёнки кинопорванной,
где идёт война, эвакуация,
беженцы в стога ныряют, в створ видна
в воздухе висящая акация,
с крестиков, гудящих в небе, ненависть —
кладбище летит горизонтальное —
валится, и дымом всходит века весть,
убегает в даль зигзагом, в даль, снуя,
как овец, гонимых в преисподнюю,
смерть пасёт и гнёт их в три погибели,
Боже, человек живой бесплоднее
мёртвой птицы, усыплённой рыбы ли,
ты читай на дереве псалмы свои,
в них ночей тоску твою и дней тая,
пусть они баючат, ветви вислые,
путаницу смертную, по ней-то я
и служу на кухне поминальщиком,
мальчик и меняльщик глянца марок я
там, стекает по моим печаль щекам,
и в окне трепещет что-то яркое.
«Говорю: вращенье в барабанах…»
Ирине Служевской
Говорю: вращенье в барабанах
ворохов недельного белья,
тихие кварталы банных
вечеров, испарина жилья,
говорю: в цирюльнях отрезные
головы на вынос, простыней
полыханье, на закат сквозные
улицы уходят всё темней,
говорю: земли сырые комья
и небес встречаются в реке,
там, за семафором… ни о ком я,
ни о чём… о маленьком мирке.
О богах домашних, недалёких,
горизонт Психея не берёт
с перепугу, умещаясь в лёгких,
и плодов фруктовых полон рот.
Говорю: вот это зеленная,
это бакалейная, где нам,
в том числе и умершим, земная
пища отпускается на грамм…
Пострашнеем – и тогда постигнем,
что иные не живут нигде
так давно, что более – «пусти к ним!» —
и не просятся, – к земле, к воде,
к виноватым превосходствам жизни,
тем, где копошится Божья тварь
в табака душистой горловине…
Но Эдип ещё ребёнок. Царь.
«Вернуться в этот город? Нет, избавь.…»
Вернуться в этот город? Нет, избавь.
Застиранный, он сел, и я не влезу
рукою в протекающий рукав.
Не выйдет ни по росту, ни по весу.
Ни по душе. Я помню, как Полиб
бежит