неуклюже сбившийся набок.
Приближение Джины для Энни выглядело как шелест листьев в ветреный день. В целом доброжелательная, эмоционально реагирующая на всё происходящее, в ней всего было понемногу – недовольства, задора, лукавства, решимости.
Джина что-то говорила Ласу, надув губы и укоризненно покачивая головой. Тот пожимал плечами с ничего не выражающим лицом.
Энни с удивлением отметила, что он не был похож на огонь, которым владел, скорее, на ветер. Стихающий, когда прятался за непроницаемой маской (для Энни в принципе стало открытием, что люди могут так владеть эмоциями), и на общем фоне становился почти незаметным, если специально не вслушиваться. А когда забывался или считал, что его не видят – ветер его чувств словно овевал всё вокруг – любопытно, будто играючи, но в то же время осторожно и совсем ненапористо. Готовый отступить и спрятаться в любой момент. И всегда едва различимой нотой хорошо скрытая печаль.
Энни поёжилась, ощутив, что коснулась чего-то большего, но думать об этом себе запретила. «Подслушивать нехорошо, правда?» – усмехнулась она. Но легче уж птице разучиться летать, чем ей совладать со своим даром.
– Чистим рощу, – объявил Роул, когда все собрались. – Наш участок сегодня от левого края до трёх сросшихся клёнов. Завтра заканчиваем вторую половину ближе к теплицам. Участок возле лекарского корпуса не трогаем.
Роул был для Энни понятен как варёный картофель – обижен, растерян, оттого вечно недоволен. Не понимает, как себя вести, и пытается быть строже и грубее, чем он есть. Противным червяком его грызло чувство собственного превосходства, но это почему-то не отталкивало, а скорее рождало жалость. Во всей компании он был единственным, кто ощущал себя насколько не в своей тарелке.
Командир вёл группу насупившись так, что студенты, встречаемые им по пути, на всякий случай отходили в сторону и вежливо пропускали вперёд отряд, вооружённый граблями – по виду Роула можно было подумать, что эти идут в Пустошь на тварей охотиться, не меньше. Вот и мешки прихватили такие огромные. И направление как раз совпадало.
Джина дула на покрасневшую руку с несколькими свежими волдырями от ожога.
– Где ты так? – спросил Нор,
– Ой-эй, спешила так, что дым валил, а дым там, где огонь, нэй ли? – отмахнулась Джина здоровой рукой и едва не стукнула Нора граблями.
– Народ говорит, вор в руках огонь не унесёт, – лукаво подмигнул он и спросил, на тон тише, – а у Ласа-то тебе что приглянулось?
Джина с праведным негодованием вскинула брови.
– Нэй-нэй, золотой, что сразу вор? Всего-то один финик сморщенный, и то не себе взяла, а так, посмотреть, да на место положить, да проверить, ой ли испортился, ей и не взяла вовсе, а едва дотронулась, да не столько дотронулась, сколько подумала, – зачастила Джина.
Нор расплылся в широченной улыбке:
– А, ифисы! Это ты на святое покусилась. У Ласа каждый фрукт под строгим учётом.
Джина вздёрнула гордый и слегка курносый нос, собираясь обидеться окончательно,