особенно печальный абзац из дневника кира Дитоса:
«И не было хуже пытки, чем гнев, злоба и негодование, вызванное моим присутствием. Они пронзали моё нежное детское сердце, подобно стрелам кентавров, пропитанных ядом, отравляющим кровь…».
Ласа особенно умилила фраза про кентавров. Один его знакомый кентавр не признавал оружия, а другой мастерски владел всем, что резало, кололо и било, но парню чаще доставалось просто палкой. Боевым посохом, если быть точным.
Нор отвечать не спешил, и Лас рискнул открыть рот:
– Ваши гнев, злоба и негодование причиняют ей страдания.
– Энни трудно находиться с нами, когда мы сердимся на неё или из-за неё, – перевёл Нор с книжного на человеческий.
– Ой ли я не… ну разве что совсем чуточку и ещё щепотку! Мне ж одной теперь на стадионе фигуру портить!
Нор только согласно кивнул. Мысль о зачёте до сих пор вызывала у него досаду. Но ведь и с Энни нехорошо получилось.
Нор посмотрел на нетронутую тарелку. Энни даже кусок хлеба с тончайшим ломтиком сыра с собой не прихватила. Он пододвинул бутерброд к Ласу.
– Отнеси ей поесть, а то опять в обморок упадёт.
Джина пододвинула свой бутерброд тоже.
– Ой-ей, драгоценный, скажи ей, что мы извиняемся.
Нор согласно придвинул собственный вклад . Пока Лас колебался, Джина запаковала все три куска серого хлеба с сыром – её, Нора и забытый Энни – в салфетку. С завистью глянула на Ласа, спешно уплетающего свою порцию, и вздохнула – липкой каши можно было взять сколько угодно, а вот сыр почитался за деликатес и выдавался строго по одному на человека.
– Хэй, славный, а не проверить ли нам, вдруг что осталось на кухне? – предложила Джина, проводив уходящего Ласа взглядом.
– А давай, – согласился Нор, которому тоже не хотелось страдать от голода и собственного благородства.
Уже выйдя из столовой, Лас услышал со стороны раздачи грохот, подозрительно похожий на отвлекающий манёвр.
***
Стадион в это время пустовал, а Энни больше и не нужно было. Она спряталась в закуток у самого входа – так меньше продувало на холодном утреннем ветру, от которого не спасал плащ с капюшоном. Но это было даже хорошо – физический дискомфорт отвлекал лучше всего.
Она в школе меньше недели, а уже не справляется. Винить можно только себя. Она прекрасно знала, как тяжело ей среди людей. Когда Энни первый раз отправилась на ярмарку в соседнее село, то убежала, даже не дойдя до ворот – досталось же ей тогда от матери!
И всё равно Энни пошла бы в Рубеж. Других вариантов не было.
Она вспомнила удивлённое лицо мага-сопроводителя, когда закрытая на засов дверь в подвал распахнулась настежь, и она появилась на пороге. Только что он разговаривал с мелким воришкой-карманником, у которого обнаружился слабый дар земли – втолковывал ему, что от тюрьмы с его достижениями не отвертеться, а в школе он проведёт те же пять лет, получит профессию… Это был хороший человек. Слегка обиженный на свою судьбу и невысокую должность, но неравнодушный и честный. Энни такие встречались