посмотрю, всё с ног на голову перевернулось. Деревня словно чужая, а дом Варвары будто пустой, огород запущен, и не помню, когда видела хоть, чтобы в окнах свет горел.
А ещё маленькая церквушка наша у кладбища была заперта, забита досками, и оконные стёкла там выбиты и тоже частично заколочены досками. Этот факт наводил на нехорошие мысли, которые я отгоняла – скоро рожать, да и матери по хозяйству следовало по мере сил помогать.
Родила я в роддоме, в райцентре. Здоровую девочку. Весом три двести. Любой назвала – так любимый мужчина хотел, мы с ним, как ни странно, успели обговорить имена для будущих детей. Мальчика, к слову, если бы родился, то назвали бы Петей.
А вот вернувшись домой, действительно вскоре убедилась, что в деревне у нас не только непорядок, но чертовщина творится.
Народ как вымер весь, лишь днём выходил из хат по делам, ночью же сидели тихо, как мыши в происках кошки, и запирались.
Малая моя спала плохо, тревожно, плакала часто: то ли колики, то ли ещё что такое. Не помогала ни укропная вода, ни прочие средства.
Зато я однажды заметила, как за окнами хаты по ночам ходит кто-то, крадётся, а в стекло царапает там, где кроватка малой, словно пробует его на прочность, примеряется.
Ещё в двери стучать стали среди ночи – громко, настойчиво, но я не отпирала, а мама читала молитвы и заговоры от нечистой силы и меня заставляла за ней повторять.
Так и жили. Пока я не набралась храбрости пойти к соседке, бабке Прокофье, которая, к слову, сейчас жила бедно: мор её коров сгубил, все ссохлись и подохли. А раньше молоко у неё в соседних деревнях и городские наперебой расхватывали, такое было вкусное и жирное. Вот я и пошла к ней с гостинцами: пирожков напекла, сала хороший кусок солёного с собой взяла. А маму с маленькой Любой оставила, не боялась: ведь Люба чувствовала себя прекрасно. Вставала мама на рассвете, как в молодости, и днём редко спала, такая вот бодрая. Честно сказать, и мысли не возникло тревожной, а зря…
Прокофья мне не рада была от слова «совсем», но, когда гостинец увидела, таки в хату впустила. Буркнула что-то о том, что муж болеет, затем позвала на кухню, на лавку у печи усадила, там у неё ещё коза ютилась, а пол был земляной…
– Чего хотела, спрашивай? Некогда мне с тобой возиться. День короткий.
– Мама мне страшные вещи рассказывала, что случились в деревне после моего отъезда. А я не могу ей поверить, но и понять ничего не могу, вижу ведь, что неладно в деревне стало.
– Дура! – повысила голос Прокофья и сразу стихла. – Мама твоя ещё в своём уме, крепкая, как сосна. Верить ей надо да делать, что надобно. И уехать. Поскорее уезжай, а, Божена?.. Сейчас уезжай. Варвара твою дочку почуяла, она для неё как молочный поросёночек, лакомая.
– Вы что такое говорите, а, Прокофья? Зачем так? Зачем мне голову морочить?
– Дура ты, Божена. Лучше слушай, скажу, как было, видела я сама и пережила страшное,