о красоте борьбы за идеалы, которые стремишься воплотить в жизнь, о той ответственности, которая падает на таких активных борцов за счастье народа, как он.
Так беседуя, они просидели всю ночь до утра – и эта ночь связала их сердца.
– Пора за работу, – подымаясь сказал Махно и приказал пустить к нему делегацию железнодорожников, которая давно ожидала его в коридоре. После соответствующего приветствия глава делегации, по-видимому, инженер, горячо, толково старался объяснить Махно необходимость некоторых мероприятий для того, чтобы устранить прекращение движения поездов.
Махно небрежно прервал его деловую речь, встал со стула и спокойно заявил:
– Я езжу на тачанках, и мне ваших поездов не нужно – и только…
Озадаченные железнодорожники, испуганно пятясь, откланялись и вышли. Махно приказал вернуть главу делегации.
– Делайте у себя все что хотите, – сказал он, – а для меня и моего штаба приготовьте через час поезд с двумя паровозами – и только.
Весь день Махно был занят работой. И весь день, не выходя, Соня просидела в его штабе. Невольно она заинтересовалась кипевшей вокруг ее жизнью и ей показалось, что воистину что-то огромное и нужное совершается в этой комнате, этими простыми на вид людьми. С махновцами она сошлась близко, беседуя с ними, как бы со старыми знакомыми…
Махно только вечером, когда собирался уезжать на вокзал, где его давно ожидал поезд, нагруженный награбленным добром, вспомнил о своей знакомой и предложил ей ехать вместе.
Она покорно, словно это так и надо, пошла за ним. Махно усадил ее рядом с собою на тачанке, и вдвоем, без верного Лященко, поехали они на вокзал…
У подъезда вокзала Махно был встречен комендантом станции, который, показывая на стоящих вблизи под стражей восемь человек, доложил, что это пленные петлюровские офицеры.
– Порубить их, и только, – распорядился Махно, вылезая из тачанки. Соня быстро выпрыгнула вслед за ним на землю и горячо, держа за руку Махно, стала просить пощадить пленных офицеров.
– Прогнать… Отпустить их, и только… – бросил Махно конвоирам, подымаясь по ступенькам крыльца вокзала.
Конвой Махно разместился в классных вагонах, для батьки был отведен служебный салон-вагон, попавший сюда с сибирской магистрали, а Соню устроили в небольшом купе.
Когда вечером Махно зашел к девушке, то был поражен тем, как мило и уютно устроилась его спутница в купе. На стене скромно приютились две фотографии и три открытки, а на столе, прокрытом белой скатертью, кипел самовар и стояли всевозможные закуски, присланные услужливым Кийко. Соня радушно угощала батьку, смеялась и шутила, довольная отъездом из злополучного Екатеринослава.
И снова, как и вчера, они пробеседовали всю ночь на пролет. И когда поутру уставшая Соня попросила его оставить купе, он покорно вышел к себе и долго ворочался на диване, пока не задремал.
Три дня пробыл Махно в Синельниково, занятый военными распоряжениями. Однако он не забывал своей спутницы, часто заглядывая в ее уютное купе, в котором она, видимо,