о папе, я немного успокаиваюсь, но все также тихой мышкой сижу в своей норке и слежу за ногами человека, который вошел в мамин кабинет. Они «идут» ко мне, а у меня нет маневра. Совсем. Я в ловушке. Это меня расстраивает. Хотя нет – скорее злит. Но сделать ничего нельзя. Только сидеть и не сопеть. Папа говорит, что на задании я громко соплю, а так делать нельзя. Так дедушка меня и обнаружил в прошлый раз.
Я спросила, как он меня нашел? Он ответил, что я сопела, как паровоз. Поэтому сейчас я сижу и не соплю. Даже дышу через раз. Очень тихо. И не шевелю больной коленкой. А она болит! Сильно. И бинтик уже немного мокрый. Наверное, опять «кровит», как говорит мама. Я очень стараюсь быть невидимкой, но человек все же обнаруживает меня. Я не понимаю, как он это сделал. Наверное, идет по следу, который я оставила. Хоть снега и нет…
«А может это папа вернулся?!» – вдруг осеняет меня. Я даже приподнимаюсь, чтобы выбраться из «чулана», но вдруг замечаю, что ботинки, которые «подошли» ко мне, намного больше папиных. Значит это не он.
Вдруг становится темно, а перед глазами появляются плечи. Они такие широкие, что загораживают весь свет. А потом… Потом появляется лицо. Чужое. С большими глазами. Зелеными. Они тоже чужие. Совсем не папины. Они смотрят на меня в упор. Их хозяин видится мне дядькой Черномором, о котором мы с дедушкой недавно читали. Только без бороды. Он – такой большой и важный. Сидит передо мной и тянет ко мне руки. А я уворачиваюсь, чтобы не схватил. Пытаюсь забиться в угол. Спиной чувствую прохладную жесткость стены и понимаю: глубже пролезть не получится. А дядькины руки… они такие длинные! Кажется, они дотянутся куда угодно и вытащат меня хоть из моей норки, хоть из глубокой ямы, хоть со дна океана. Отовсюду. Я понимаю это по взгляду хозяина этих ручищ. Он такой глубокий, чуть насмешливый. Такой, словно он уже всё решил: он непременно достанет меня из этой берлоги. Я смотрю в дядькино лицо и чувствую… Не страх, нет… Мне обидно. Очень. Моя обида настолько огромна, что хочется громко разреветься. Но я изо всех сил сдерживаю слезы, потому что мне нельзя «разводить сырость».
Смотрю на дядьку и вижу, как он наблюдает за каждым моим движением. Я устала сидеть согнувшись. Колено ноет. Ступни уже покалывает иголочками. Хочется встать в полный рост и размять ноги… Но я не могу. И так почти касаюсь головой потолка «чулана», сидя на корточках. Как и дядька с умными глазами – напротив меня.
«Вылезай!» – требует он, но не касается меня. Хотя мог бы – руки у него длиннющие! А ладони – совсем рядом. Я даже чувствую их тепло. Голос у дядьки низкий… Бархатный… Переливистый… Как будто мурчащий. Только не как у моей Китти, а как у льва, в гости к которому мы заглянули, когда недавно были с дедушкой в зоопарке.
«Не вылезу!» – воплю я и как угорелая верчу головой.
«Прекрати! – требует он. – Слетит!»
«Кто?» – удивлённо спрашиваю я, замирая как мышка в своей норке.
«Не кто, а что. Твоя голова, – усмехаясь, отвечает он. И снова требует: – Дай руку! Я помогу».
«Нет!» – сердито отвечаю я.
Теперь