– эксперты и санитары проводили вскрытия, лаборантки печатали протоколы, преподаватели кафедры судебной медицины приводили и уводили группы студентов. Но мысль об убийстве Кондаурова оставалась общей мыслью. Вспоминали события его жизни, а те, кто имел счастье лично общаться с ним, пользовались особым почетом. Время от времени кто-нибудь подходил к окну и докладывал обстановку: такая-то машина уехала, такая приехала, эти люди появились, те ушли. Кто-то вздыхал: что же теперь будет, – как будто состоял в клане погибшего, или был его близким родственником. Даже убийство полковника милиции – событие из ряда вон выходящее – отошло на второй план.
Единственным человеком, не охваченным лихорадочными обывательскими пересудами, был Второв, с ним хотел поговорить Андрей, но он был занят – печатал протоколы ночных вскрытий. Выполняя свою рутинную санитарскую работу, Андрей размышлял, что же такого произошло, что стало вдруг вызывать у него недовольство этой самой работой. То ли знакомство с Мариам, то ли случайная встреча с детьми Кондаурова, то ли остекленевший взгляд Арины. А может, накопившийся за шесть лет груз неприятных впечатлений?
Хорошо изучив привычки Самойловой, ему легко удалось выполнить задуманное. В два часа дня она ходила на обед к своей подружке, – санитарке, работавшей в патолого-анатомическом морге, располагавшемся в соседнем здании. Андрей вызвался подежурить в регистратуре, пока Самойлова будет отсутствовать, и, когда за ней закрылась дверь, он быстро залез в сейф, вынул оттуда нужный ключ и спрятал в карман.
Народу на улице заметно прибавилось. Это была разномастная публика, официальная, полуофициальная, и совсем неофициальная, нелегальная. Виктор Кондауров был влиятельный человек, и многие переживали его уход из жизни. Все одинаково и каждый по-своему. Для кого-то это было событие, менявшее планы, для кого-то – горе, для кого-то – запланированное событие.
Если час назад все просто стояли и ждали, то теперь среди присутствующих царила атмосфера возбуждения. Кто-то опрометью бросался к машине и спешно отъезжал, как будто от него зависел исход важного дела, кто-то на полном ходу останавливал машину у входа, и, выскакивая из неё, торопился сообщить присутствующим какую-то важную новость. Ждали катафалк. Обсуждали, что дальше будет.
А из-за Волги вынырнуло темное облачко, не больше мыльного пузыря. Изредка цепляясь за острый луч солнца, оно стремительно приближалось к городу, волоча за собой по земле неровную серую тень.
Обстановка перед зданием бюро СМЭ – с взбудораженной толпой и забитым машинами пустырем – напоминала состояние перед футбольным матчем. И среди всего этого столпотворения мелькал человек, который всегда находился там, куда его не звали, человек, готовый распоряжаться всеми на свете похоронными процессиями, и который был бы счастлив, если бы они шли безостановочно, – то был Антон Шавликов. Придав физиономии надлежащее выражение усталости и печали, он кочевал от группы к группе, что-то важно говорил, спрашивал, советовал, в общем, – был