боками в темный камень из точно таких же булыжников, какими был выложен пол Каземата.
Жесткое дерево в руках умелого зодчего уставилось на меня сюжетами неизвестной мне истории, зашифрованной здесь. Самым ярким элементом на арке оказался паук, притаившийся в центре паутины. Паука окружали порхающие птицы всех размеров и бабочки. Одну из них, нарушая все законы геометрии, мастер вырезал в натуральный размер на переднем плане прямо над пауком.
Бабочка цеплялась за дверь тонким хоботком, удерживающим ее на весу. Приблизившись, я встала так, что бабочка оказалась точно напротив моей щеки. Еще полшага, и я могла бы прикоснуться к ней кожей, но за дверью раздались голоса, и на стертых подошвах кед я скатилась, как на лыжах, с лестницы без ступенек (два сантиметра – это не ступенька!) и со всех ног убежала в арочные лабиринты розария.
Удивило меня, что все здания, мимо которых я бежала, и даже деревянная дверь с пауком и бабочкой были оснащены компьютеризированными панелями с подсвеченным красным очертанием ладошки.
«Вход по отпечатку? В собственный дом?»
Убегая подальше от хозяйской резиденции, я оказалась возле вытянутой постройки, к которой меня вывела тропинка (в переводе с воронцовского – променад шириной с проезжую часть) со вздымающимися по обеим сторонам статуями.
Если бы я стала психиатром, что вряд ли, ведь я и так провела всю жизнь рядом со своей мамой, мне было б интересно заглянуть в подсознание Аллы, придумавшей все это. Женя сказал, что Алла создала проект резиденции – неужели все это рождалось в ее блондинистой голове?
Или я ничего не понимала в красоте и искусстве, или у Аллы представление об эстетике было слишком своеобразным, но, шагая по тропе под нависающими надо мной статуями, упавшими друг на друга и остолбеневшими так – кто без головы, кто без руки, кто с половиной туловища, – я постоянно прикасалась к себе: а на месте ли все мои части тела?
Если бы сейчас не стояла середина дня, я бы засунула свою смелость под обложки всех прочитанных детективов и, накрывшись с головой, спряталась бы в безопасной горке одеял.
– Снова паутина. – Несмотря на выстриженные газоны, пихты, равнявшиеся лазерными указками, и симметричные розарии, никто не удосужился убрать со статуй паутину.
Обхватив себя за плечи, я скорее засеменила к распахнутой двери ангара, надеясь увидеть лошадей. Ну или единорогов. Я бы уже ничему не удивилась, но вместо живого передо мной предстало лишь сплошное мертвое – nature morte[2].
– Картинная галерея, – осматривалась я.
Слева и справа возвышались ровные белые стены метров двадцать в высоту, освещенные не свечными люстрами, а энергосберегающими лампами. Пахло краской и чем-то горьким, сильно знакомым.
– Герань… – выдохнула я, – конечно, так пахнет герань. Как у нас дома с каждого подоконника.
Этот запах я ни с чем не перепутаю. Так пахло в нашей квартире последние восемь лет, с тех пор как мы переехали в Нижний Новгород из Солнечногорска.