выхода платье, причёсывалась и душилась.
Выйдя из дома, мы спускались по булыжной улице к проспекту Руставели и шли в ресторан, в котором бабушка была завсегдатаем. Швейцар любезно открывал ей дверь и, получив рубль, кланялся. Подскакивал усатый метрдотель. Проводив бабушку к столику, оставлял её выросшему словно из-под земли официанту. Тот спрашивал: «Как всегда?» Бабушка кивала – да. На столе появлялись грибочки, сыр, лимон, лобио, сациви и маленький графинчик лучшего грузинского коньяка. Передо мной ставили моё любимое хачапури и бутылку тархуна. Потом были ещё десерты, мороженое и ореховый торт, который мы уносили с собой. Бабушка щедро расплачивалась и, выходя из ресторана, ещё раз одаривала швейцара.
К ней относились с уважением не только за щедрость. Как грациозно она шла, с какой ровной спиной сидела, как держала вилку, как держала нож. Загляденье.
С тортом мы шли на улицу Грибоедова к первой жене сына бабушки, дочери белогвардейского генерала, перешедшего на сторону советской власти, но позже арестованного и расстрелянного.
Дочь генерала проживала в малюсенькой комнате со своим взрослым сыном, внуком бабушки. Семья распалась давно, но бабушка продолжала относиться к бывшей невестке как к близкой родственнице. Сейчас сын бабушки жил в Риге с новой женой и дочерью, которая была чуть старше меня.
Попив чай с тортом и поговорив о том о сём, бабушка обнимала внука, и мы уходили.
В это время уже было темно и почему-то всегда безлюдно. Фонари светили тускло, тени еле просматривались, отчего убегавшая вдаль улица казалась нарисованной. Картина оживала, когда ярко светили звёзды. Не уставал очаровываться Большой Медведицей и каждый раз проводил от неё линию к Полярной звезде. Задумывался, есть ли там кто, а если есть, то видит ли землю? А нас с бабушкой?
Подошли к дому. Тёмный двор, тёмная веранда. Всё было как всегда. Бабушка на ощупь доставала с полочки ключ, открывала навесной замок и вешала его на гвоздь рядом с дверью. Переступив порог, она включала свет, тянула гирьку на часах-ходиках, отрывала листок календаря и, глянув на икону, говорила: «Хороший был день».
Когда мой братик подрос, папа привозил нас к бабушке уже двоих. Уезжал на следующий день. Брата родители назвали Толиком, с ним я играл в шашки, в карты, в домино, пинал мяч во дворе. К нам присоединялись две соседские девочки – сёстры, Люся и Жанна. Мы играли в жмурки, в догонялки, да во что мы только не играли. Набегавшись, пускали мыльные пузыри, а вечером смотрели диафильмы. Экраном служила глухая стена соседнего дома. Сын бабы Оли, Гиви, забил в неё гвозди, и мы вешали на них простыню. Нередко он и сам смотрел с нами диафильмы. Вызывался читать надписи, но читал их так, что мы умирали со смеху. То рычал медведем, то пищал комариком, то квакал лягушкой.
Гиви как сын врага народа воевал в штрафбате и чудом остался жив. Женатым не был. Окончив технический вуз, он работал в научно-исследовательском институте и занимался разработкой лазеров. Однажды принёс две голографии. Смотришь на тонкую пластинку и диву даёшься, за пластинкой стоит ваза, но в реальности её нет. На второй голографии красовался футбольный