инструменты, плитка для пола. И красная черепица там была тоже. За лавкой начинался спуск в долину, на дне долины – широкая, новая дорога, а дальше – холмы, холмы, холмы, поросшие белыми, причудливо изъеденными временем камнями и серебристыми оливами. Для каждого дерева сооружена из камней и засыпана землей отдельная терраска. Каждое дерево – сокровище своего владельца, огромный труд и большие деньги.
Аси любила этот вид. Эту неповторяемость впечатлений и настроений, эту игру света и оттенков золотистого цвета. Если ей вдруг становилось грустно или скучно, она переходила из комнаты в комнату и в который уже раз убеждалась в бесконечном разнообразии мира, которое, если вдуматься, было гораздо больше, чем просто разнообразие.
Ее восемь детей – три девочки и мальчики – учились. Дом, серый снаружи и имевший несколько печальный вид дождливой зимой, внутри в любое время года был просторным, светлым и теплым. Зимой ее младший сын Ахмад разжигал в гостиной большой камин, находящийся на глухой северо-восточной стороне дома, и вместе с другими детьми сидел у огня, наслаждаясь теплом и игрой языков пламени. В ее памяти эти моменты жизни отпечатались, словно фотоснимки: Ахмад с сестрами, Ахмад с братьями, вдвоем со старшим братом, с отцом… Сейчас она помнила именно так. Не потому, что любила его сильнее других. Пожалуй, старшего она любила больше, ведь именно старший своим рождением сделал их с мужем союз полноценной семьей. Но старший был жив, благодарение Аллаху, а младший…
Ахмад учился, как все, закончил, как все, школу, пошел в Университет, как старший брат.
В ком и когда проросло зерно ненависти, давшее потом столь горькие плоды. Нет, только не в ней, она никогда не взращивала в себе это чувство. Она испытывала отчуждение, иногда раздражение по отношению к самоуверенным людям из соседнего поселка под красными крышами, но никогда не испытывала к ним вражды. У них тоже были семьи. И дети, которые выглядывали из проезжавших мимо машин – кудрявые головы, черные глаза – ни в чем не были виноваты.
Может быть, ненависть зародилась и проросла в душе ее мужа. Торгуя в магазине, он сталкивался с теми, другими, ежедневно и, вполне возможно, иногда злился на них, как злился на многих других, потому что обладал вспыльчивым характером, и потому что торговля, постоянное общение с людьми – нелегкий труд. Он говорил иногда, что для него те, другие, – никто, просто чужаки, инопланетяне. Но это не ненависть. Это отстраненность, отчуждение, но это не вражда.
Или это в ее детях, независимо от семьи, поселилась и жила неприязнь к чужакам – она не могла контролировать их общение с другими людьми. А, может быть, все дело в том, что ей не хватило решимости сказать твердое «нет», когда ее младший сын, вернувшись однажды домой, блестя глазами, рассказывал о новых знакомых, которые не мирятся с оккупацией, не молчат, а борются. Может быть, ей следовало тогда объяснить, что в убийстве нет правды, нет ничего, кроме чудовищной несправедливости