направляют и контролируют более склонны сорваться и сотворить какую-нибудь опасную глупость. Никто не хочет понимать, какую эйфорию вызывает опасная авантюра, которая удалась: сделать что-то запретное и не спалиться – это же праздник для хороших детей. Игра по правилам создает преграды, которые лишают тебя всего хорошего, что есть в жизни. А Антошка всего лишь с котом играет – тоже мне, грех великий!.. Он же не красится, не носит платья, не собирается сменить пол!..
– Ай, всё!.. – Илья махнул рукой. – Мне пора, потом договорим, – и, подхватив портфель и горячий чебурек, уплыл в опасные воды бизнеса. Детей, которые в полном составе скрывались за аквариумом, не заметил.
– Капец, – снова сказала Рита и закатила глаза, и снова братишка ее успокоил:
– Не ссы, Гулька норм! Она не гадит там, где живет и работает!
Глава пятая
Разведясь с мужем, Глаша вместо облегчения испытала жесткую паническую атаку. В Одинцове она никого не знала. Соседки по этажу, всегда готовые к беседе, принадлежали к другому поколению. Ровесницы же шарахались от нее, так как она была неважно одета – исключительно прикрыть наготу, а местные модницы наряжались в Москве на Рижской или в Лужниках. Если мать говорила о какой-то тряпке: «Тебе очень идет», это означало, что они нашли, наконец, самую дешевую тряпку на одинцовском рынке. БЖ считала, что такой замухрышке, как ее дочь, незачем наряжаться, а молодой муж больших денег домой не приносил, сам армейские ботинки донашивал.
Конечно, насчет замухрышки – это всё Жужина брехня. Аглая была высокая, стройная, коса пшеничного цвета короной лежала на ее голове так же, как и у матери, а черты лица были безупречны. Но лицо это словно сбрызнули лимонным соком – настолько выражение его было кисло. На старой картине Синьорелли антихрист изображен красивым, но унылым и надменным. Такова была и молодая разведенка.
Те подруги из поселка, что пошли в кулинарный техникум, теперь уже работали в московских ресторанах и спорили о кальдо и мондонго, Глаша же не могла поддержать разговор на подобные темы, так как безнадежно отстала. Единственные люди, которые по собственной воле хотели пообщаться с ней, это местные активисты с душеспасительными брошюрами, чьё активное дружелюбие каменным лицом не спугнёшь.
Задушенные в самом зародыше чувства и невысказанные мысли – а кому их выскажешь?! – свивались в сложные петли и ткали хронический невроз.
Ровесницы Глаши, оказавшиеся в аналогичных обстоятельствах, спасались телевизором, но ее телик лишь бесил. Искренне пытаясь отвлечься от рутины в кино и сериалах, она не могла погрузиться в них с головой – слишком критически настроенный ум. Персонажи друг друга хреначат кулаками, тяжелыми ботинками и даже огнетушителем, а потом улыбаются и – о чудо! – все зубы у них целы, и они снова готовы к любви! Или, к примеру, человек, тридцать лет прослуживший в полиции, наконец применяет оружие, убивает подозреваемого