и пылкого Батисто.
Глядя на мозаику с изображением трёх лебедей, синьора вспоминала юношей. На секунду чело её грустнело, но уже через мгновение новая вилла синьора Бернардини озарялась звонким и переливистым смехом его жены.
Служенье муз
Утренний губернский город. Зимний рассвет неспешно прогоняет сумрак за шпили Петровского монастыря. Чириканья воробьев и синиц, столь явные с утра, почти не слышны, ибо заглушены руладами иного свойства. Со второго этажа земской управы, из приоткрытых форточек на соборную площадь льются разрозненные звуки симфонического происхождения.
Утренним прохожим поневоле приходится внимать им. Отрывки партий скрипок, пытающихся сыграть нечто осмысленное, через секунду забиваются бесцеремонным гудением валторны. В бурлящий водоворот звуков с отчаянной отвагой врывается флейта, верещавшая в откровенно другой тональности и в собственном темпе, а её в свою очередь, так и норовит перекрыть звонким тоном дерзкая труба…
Буйство это объяснялось просто. Конец Святочной недели обещал долгожданный концерт филармонического характера, и репетиции местного оркестра «Общества поощрения музыки, пения и драматического искусства» были неистовы и неудержимы, как свистящий паровоз курьерского значения.
Оркестранты, чего уж таить, были исключительно из любителей, совмещавших музицирование со своей основной специальностью: адвокаты, работник почты, управляющий пожарной частью, отпрыски помещиков, почтовый служащий и даже персоны из купеческого сословия – все они были преисполнены решимости вписать свои имена золотыми буквами в историю искусств родной губернии. На то имелись основания, ибо готовился концерт-сюрприз, в афишах была ангажирована певица, следующая проездом из Италии в Вятку – дива со столь громкой иностранной фамилией, что у последних местных скептиков пропало сомнение в том, стоит ли посетить первый и, возможно, единственный за всю историю города концерт с её участием. Некоторые впечатлительные особы даже приготовились писать мемуары о пережитых эстетических потрясениях.
Между тем казённое трехэтажное учреждение земской управы никак не располагало к приюту вольных муз.
Строгость кирпичной кладки дополняли массивные парадные двери и стоящая на углу полицейская будка в чёрно-белую полоску.
Справа от будки начиналась ограда, переходящая в чугунные парковые ворота. За ними, в окружении живописных елей, виднелась катальная горка, украшенная флажками и ленточками. Кругом неё виднелись следы вечернего гулянья: обрывки мишуры, обёртки конфет, пучки соломы и лошадиное производное – иными словами, всё то, что привыкло ожидать прилежного внимания дворников.
К казённому, как улей звучащему зданию, шёл, подгоняемый морозцем, долговязый человек лет семнадцати в тонком полупальто и с небольшим пелёсым саквояжем в руке. На голове юноши был пегий картуз с высокой тульей. Худощавое лицо и большие широко посаженные глаза с застывшим, удивленно-вопрошающим взглядом были примечательны в своей строгой сосредоточенности, на заиндевевших