у него типично уголовная наколка. И на пальце. Думаю, привлекался. И в местечке его интересном подобрали, неподалеку пивнушка, где собираются бывшие зэки. Тебе туда, конечно, лучше не соваться, но если есть кое-какие связи… Ладно, я пошел. – Сергеев пожал мне руку и направился к выходу из отделения, а я пошла разыскивать медсестру, которая дежурила в вечер убийства.
Медсестра оказалась дородной женщиной лет сорока. Я по опыту знала, как недоверчивы бывают такие тетки, и мысленно вздохнула. Однако женщина, взглянув на мое удостоверение (документы у меня имеются на все случаи жизни, иногда близость к сильным мира сего идет на пользу), приветливо улыбнулась.
– Меня уж обо всем расспрашивали. Да я и не видела ничего, если честно. Ужас-то какой, – вздохнула она. – Теперь по ночам дежурить страшно, сидишь здесь одна на все отделение.
– А почему одна? – поинтересовалась я, устраиваясь напротив.
– Так ведь людей не хватает. У нас, к примеру, вместо двенадцати сестер только девять. Вот и приходится друг за друга дежурить. Раньше разрешали по две ставки брать, так и работали, а сейчас полторы, ну и кто тут за копейки надрываться будет?
– Вчера вы тоже одна дежурили?
– Нет. До девяти мы втроем, а уж ночью по одной остаемся.
– Вы из отделения не отлучались?
– Нет. Да и незачем мне было. Татьяна иногда к соседям ходит чай пить, а я не любительница.
– Отсюда дверь палаты не видна, значит, вы не можете сказать, был охранник все время на месте или…
– Он из отделения ни ногой. Ответственный. Очень жаловался, что покурить нельзя. Мучение, говорит.
– Да, представляю. Может, он в туалет покурить ходил?
– Нет, что вы, у нас строго. И я бы запах сразу почувствовала. У меня, знаете, в семье никто не курит, так я на табак всегда реагирую.
– Значит, не курил. Но ведь парень мог выйти на лестничную клетку, а вы бы не увидели.
– Мог, конечно. Но говорю же, он ответственный. Приятель к нему зашел, так он и тогда из отделения не вышел.
– Какой приятель?
– Да откуда ж мне знать? Окликнул его кто-то.
– Вот об этом прошу вас поподробнее, – насторожилась я.
– Да о чем говорить-то, я и не знаю. Я укол делала в четырнадцатой палате, дверь была приоткрыта, я и услышала, как они разговаривают.
– Милиционер и его приятель?
– Выходит, что так. Он его назвал «Юрик». А мы уж к тому времени познакомились, и я знала, что так парнишку зовут, ну, милиционера этого. Значит, его звали.
– Почему его? Может, кого-то из больных?
– У нас нет больного с именем Юра. У меня память хорошая, я всех быстро запоминаю.
– Его мог окликнуть кто-то из больных. Ведь у вас в отделении посещение разрешено до шести, а было гораздо позднее, и посторонних в отделении быть не могло.
– Разрешено, конечно, только до шести, но, если честно, приходят и позднее, мы на это глаза закрываем, если не устраивают концертов, как на днях в одиннадцатой палате. До двенадцати часов с коньяком и песнями. Хорошо, хоть девиц не привели.
Конец