себе поражаюсь – уже второй семестр изучаю историю, культуру и языки цивилизаций Древней Греции и Рима.
Вообще, я строил себе карьеру в спорте, в частности в регби. Ну как строил. Просто играл, просто нравилось. Думал, так будет и впредь. К тому же моё тело «с рождения заточено под выносливость», если цитировать школьного тренера, а он нормальным мужиком был, причин не доверять ему у меня не было.
Однако «пока ещё не все мозги вышибли, нужно подавать документы в Эдинбургский университет», – категорически рубил сплеча отец при каждом случае, когда речь заходила о моём грядущем и непременно юридическом, как у него, образовании.
Я грозился, что украду самолёт, улечу и на землю не вернусь.
А Роданфорд, надо признать, оказался красавцем во многом. Пять дней в неделю мы играем в регби, даже участвуем в состязаниях с другими университетами графства. Занятия по истории тоже интересны. Особенно практическая их часть, когда мы можем трогать руками древние артефакты, добытые британскими археологами и находящиеся в нашем распоряжении. Не думал, что я, оказывается, интересуюсь картами караванных путей, связывавших Харран с древней Ниневией, и что к концу первого семестра буду свободно различать исламские культурные слои городищ от римских, а также смогу назвать все признаки интрузивного погребения.
Напрягают разве что театральные постановки. Мы обязаны представить три пьесы за девять месяцев на местных ярмарочных фестивалях. Обязаны не мы, а на самом деле Кочински перед членами муниципального совета, в чьей казне университет особенно стал нуждаться после гитлеровских войн. Уже были поставлены рождественский «Макбет» и мартовские «Ромео с Джульеттой», аккурат ко Дню Содружества[21]; на конец мая мы репетируем «Сон в летнюю ночь», и ничего глупее наших кривляний под Шекспира представить себе нельзя.
За неделю до каждой премьеры министерская рука выписывает нам двух сестёр-близняшек из городского театра, чтобы те исполнили все женские роли. Профессиональные жрицы Мельпомены. Вы бы их видели. Тицианские Венеры. Одна любовь небесная, другая – земная. Нас выстраивают, как на тюремную перекличку, строго по щели в сценическом настиле, и убедительно внушают всем остолопам – НИ ПРИ КАКИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ НЕ ПРИКАСАТЬСЯ К ГОСТЬЯМ.
– А во имя искусства? – спрашивает кто-то, за чем следует дружный хохот.
Мистер Поттегрю – наш сценический постановщик, сорокалетний франт с коротко стриженным седым ёжиком и молодцеватой выправкой. Натерпелся он от нас, понятное дело, здорово. Мужик он неплохой, подставы никогда не делал, если кто прогуливал занятия. И он единственный, пожалуй, среди преподавателей, с кем можно себе позволить немного панибратства. Иногда мы запросто называем его Пот. Думаю, в таком случае он чувствует себя моложе. Однажды, на Рождество, он даже выпил с нами. И уж точно он – единственный, кто в курсе, что наши благородные гостьи АПРОБИРОВАНЫ ЕЩЁ ДО ПРЕМЬЕРЫ «МАКБЕТА».
Кочински, переведя дух, резко открыл дверь.
Было что-то около восьми, а постель Адама уже