несколько раз уходил из дома «навсегда», как возвращался сам, или возвращали его, как просили одуматься и просить прощения. Вот почему! – Игорь вздрогнул оттого, что вспомнил, – «про-ще-нья!» Мама сказала, что пустит его домой, только тогда, когда он, стоя на коленях, приползёт из двора, на второй этаж, в квартиру родителей и попросит прощенья, при условии, что они, родители, должны стоять и видеть это унижение в окно. Сам факт мольбы был не важен – важен факт унижения и признания своей власти, правильности и мудрости. Возможно ли построение отношений на унижении? Безусловно! Но это не отношения, которые хочется поддерживать. Именно поэтому он лежит сейчас в темноте и слушает стук колёс.
Куда они сейчас едут? Как они будут жить там без друзей, знакомых, одни в незнакомом городе? Надюшку жалко – предупреждал я её, что влюбляться в меня нехорошая идея… Хотя может быть и хорошо, то, я её вытащил из семьи, думал Игорь, – там тоже далеко не идиллия. Папа Нади откровенно пьёт, хороший мужик, рукастый, добрый, но периодически уходит из дома, избитый супругой, жить в гараж, к единственному, кто его понимает – мотоциклу. Тёща, полностью оправдывая народное мнение, в бешенстве, порой непредсказуемом, гневе могла запросто разбить о голову мужа трёхлитровый баллон с огурцами или тащить за волосы через всё квартиру, дочку, за опоздание на десять минут. И мат… В семье Нади мат не употребляли – на нём разговаривали, меняя интонации одних и тех же слов, хвалили, ругали, требовали и успокаивали, и даже выражали чувства нежности. Уважение в этой семье можно было добиться только силой, что и случилось однажды совершенно спонтанно, в огороде. Гараж, в котором стоял мотоцикл дяди Миши, отца Нади, примыкал к огороду – детище и сбывшуюся мечту, её мамы. Игорь отправился в гараж с целью встретиться и обговорить некоторые вопросы по работе над докладом, который он писал для неё, для сдачи государственного экзамена, в школе. Выслушивая в свой адрес мнение про его образование, воспитание и личные качества, Игорь только диву давался знанием и разнообразием ненормативной лексики и её филигранным применением, но когда её мама коснулась Нади, и стала приближаться к ней, с явным желанием ударить, Игорь, сам не понял, как, но схватил тяпку и со всей силы замахнулся на будущую тёщу… «Зарубил бы, ей-богу, зарубил, – думал Игорь, – спасибо Наде – вовремя перехватила руку». Может всё и правильно, что они уехали? Что ждало бы её, оставшись она в своей семье? Ладно, тут более-менее всё понятно, но Лёшка, он-то в чём виноват? Почему он оказался ненужным ни одним бабушкам и дедушкам, ни другим? Неужели у него не будет дедушкиных «сказок на ночь», чтения «Жюля Верна» вслух и бабушкиных блинов? Безразличие… Чем больше рассуждал Игорь, тем больше убеждался в мысли, что никогда и кого не простит, а ненависть не такое уж и плохое чувство, и в его апогее, как на гребне волны, он всё сможет и со всем справится, вместе с любимой девочкой.
Сентябрьский