порой, перелезть через весь хаос его размышлений было невозможно.
Не будет дальше автор этих строк предоставлять слово Петру Ильичу. Может быть, когда-нибудь он сам обнародует свои опусы. Но в то время, о котором сейчас говорится, Афанасьев широко размахнулся, текст ему давался всё легче и легче, как будто разгоняясь в забеге, он всё больше и больше ускорялся… Он писал и писал. И вот уж объём достигал небольшого романа или солидной повести. Такие вещи пишутся годами, а тут он за несколько часов создал из обычного заявления целый трактат. Казалось, Афанасьев только прикоснётся к клавишам компьютера, а целый абзац уже написан, мысль только шевельнётся в глубине сознания – а мощный поток рассуждений готов принять форму письма. Про некоторых таких плодовитых писателей говорят, что им слова диктует нечистый, ведь обычному человеку не по силам столько создать. Но Петру Ильичу это давалось впервые – столь свободное создание текста, и, чувствуя новое в своём творческом труде, может быть, поэтому он и не стал себя удерживать в первоначально заданной теме. Писал обо всём, что приходило в голову. А светлое его чело озаряли, как казалось ему, незаурядные мысли. Он развивал глубинные темы, осмысляемые великими литераторами прошлого. Но до такой степени он проникал в суть исследуемого, что великие, будь они живы, восхищённо покачивали бы головами. Если Пётр Ильич касался нравственных проблем целого народа, то Лев Толстой со своей «Крейцеровой сонатой» стоял бы перед его текстом, как студент, просящий совета по написанию реферата. А когда Афанасьев писал об окаянных днях своего времени, Бунин с одноимёнными своими днями выглядел бы, как неудачник-журналист. И несвоевременные мысли Горького были бы настолько несвоевременны по сравнению с мыслями нашего автора, описывающего происходящие текущие события, что Алексей Пешков, как новичок в литературе, прочтя Петра Ильича, никому не решился бы показать своё произведение.
Пётр Ильич говорил о недопустимости замещения русского слова англицизмами. Утверждал, что язык, на котором разговаривают его соплеменники, хранит тайные смыслы и неизвестные сведения о сущности мироздания. Он вскользь говорил об истории своего народа и о потерянных знаниях старинного письма, в котором были зашифрованы истинные понимания о мире. Словом, он так далеко ушёл от первоначального своего замысла, что вернуться в исходное своё состояние неудовлетворённости нынешней ролью безвестного писателя – он уже не мог. Теперь он чувствовал себя таким наполеоном от словесности, правда, не выигравшим ни одного сражения…
Время уже стало приближаться к вечеру. И Пётр Ильич знал, что скоро должны прийти его домочадцы, и творческое своё действо ему придётся прекратить. Закончил заранее, сохранил в памяти компьютера записанное, взял из холодильника бутерброды, перекусил. Решил отдохнуть, просто выспаться после трудовой ночи и не менее плодотворного дня. Лёг в постель,