Лёша. Первоначальный гнев его уже несколько поутих, волна возмущения, поднявшаяся в нем, как только он увидел этот проклятый пакетик, пошла на убыль, обнажая самое дно его души – страх за свое собственное будущее, за те последствия, которые могли иметь значение лично для него. – Лера, неужели ты сама не видишь, что так нельзя жить? – Он уже всё для себя решил и теперь просто бросал правильные слова, чтобы придать своему малодушию видимость разумности. Как и многие добрые, но трусоватые натуры, Лёша часто колебался между желанием помочь и настойчивым порывом поскорее унести ноги подальше от потенциальной опасности. Побеждал обычно инстинкт самосохранения, и наверно, это было правильно, но Лёша всегда в таких случаях старался оправдать инстинкт логикой и доказать себе, что «так будет лучше для всех».
Лёша посидел еще немного – Лера всё молчала, ей ничего не хотелось говорить. Она бы могла что-нибудь ему сказать: о том, что всё не так безнадежно, что им только надо вместе со всем этим справиться, что когда они вдвоем, им никто не страшен, никакие менты. Но она догадывалась, что Лёша не хочет больше «справляться», что ресурсы его чувства к ней почти исчерпаны и он думает сейчас только о себе. Сейчас она была самой обычной женщиной – слабой и очень уязвимой, а он пытался спасти свою шкуру – больше они ничего не могли сделать вместе. Лера прекрасно знала, что сейчас будет, но не могла этому ничего противопоставить – сил уже не было.
Лёша наконец-то ожил и произнес обычную в таких случаях фразу: «Лера, я думаю, нам надо некоторое время пожить отдельно». Лера упорно молчала – она не хотела его останавливать, просто понимала, что сейчас это бессмысленно.
Лёша начал сумбурно собирать вещи. Решение его не было окончательным, но ему хотелось скорее уйти, пока Лера не пытается его останавливать. Он знал, что поступает недостойно, и понимал, какие темные источники подпитывают его «благородное» негодование, поэтому так и торопился, пока не заговорил голос совести. Здоровый эгоизм гнал его подальше от этих проблем, которые могли обернуться для него весьма серьезными затруднениями, а чувство долга робко пыталось подсказать, что подло бросать беременную женщину, оставляя ее одну во враждебной обстановке.
В общем, надо было поскорее сматывать удочки.
Лёша наспех побросал все свои вещи в единственную имевшуюся у него подходящую тару – большую спортивную сумку. Личных вещей у него было немного, а свою аппаратуру – телевизор и магнитофон – он, естественно, пока уносить не собирался, не до того ему сейчас было. О том, куда идти, он меньше всего беспокоился. У него было несколько надежных друзей, на первый раз можно было переночевать хоть у своего старинного друга и нынешнего босса – тот жил один.
Наблюдая за его суетливыми сборами, Лера не сказала ни слова – она так и не вышла из состояния оцепенения, которое подступало к ней весь сегодняшний день, а во время разговора с Лёшей завладело ею окончательно. Но как бы ни была она подавлена, как бы ни обессилел ее мозг, в душе оставался крошечный пятачок пространства