будто бы сама я боярского роду.
Приседать выходило плохо.
Зад оттопыривался, а колени норовили в боки разъехаться. И пыхтела я от натуги, краснела, а надобно, чтобы сия экзерсиса исполнялась легко, без принуждения.
– Нельзя говорить «туточки». – Арей подал руку, помогая подняться с этой присядки.
– А как можно? – удивилась я. – Здеся?
– И «здеся» нельзя. Надо говорить – «я дома». А лучше ничего не говорить – Он нахмурился.
И вздохнул.
И я тоже вздохнула, потому как тяжкое это дело – боярская наука.
– Что ж, сударыня Зослава. – Арей покосился на мои руки, и я глянула, охнула – успела-таки чернилами изгваздюкаться – да спрятала за спину. – Не желаете ли совершить променаду?
– Чего?
– Прогуляться… на женихов потенциальных посмотреть.
На женихов смотреть я завсегда готова! Только руки оботру…
…а еще, дорогая моя бабушка, учуся я всяким полезным наукам. Как ходить красиво, павою, будто бы барыня нашая. Как говорить, чтоб правильно. Как улыбаться. И прочим этикетам, поелику сказано мне было, что ноне невеста не токмо собою хороша быть должна, но и кругом благолепна, иначе будет ея супругу опосля большое неуважение.
Это я уже мысленно добавила к письмецу, решив, что, как вернуся, то и напишу, и про этикеты, и про женихов… и про Арея, быть может.
Он же вел меня не к воротам, а к башне часовой. Сказал только:
– Оттуда видней будет.
Может, и правда, потому как спешили к воротам Акадэмии, верно, все девки, какие только были. И главное, принарядилися невмочно: кто по пять платьев надел, кто по семь. И все-то вразлет, с шитьем да узорами, одно другого краше. Кто шапочку бисерну на ходу поправляет, кто монистою звенит, перстнями слепит… лица набеленные, щеки нарумяненные.
От красоты такой в глазах рябит.
А я-то, я, дуреха, в обычном платье вышла…
От мысли этакой, обидное, я остановилась. Не пойду. Вернуся. Письмецо вот допишу, а с женихами… завтра, как занятия начнут, так и познакомлюся.
– Зослава? – Арей нахмурился.
– Да я… как-то вот…
Мимо проплыла боярыня Велимира, дочь посадного князя Раждовенского, девица статная, собою хорошая, а ныне и наряженная так, что от блеска камней на парадном ея платье глаза слепило. Меня она одарила презрительным взглядом, под которым я мигом ощутила свою бедность, и скудность, и вовсе ничтожность. Тоже, решила мужичка в люди вылезти… небось, такой, как я, не по садам Акадэмии разгуливать надобно, а сидеть смирнехонько на лавке, а то и под лавкой, радуясь, что вовсе допустили ее к этакому-то месту.
– Не думай о дурном, Зослава, – сказал Арей. – Никто тебя не увидит. А ты поглядишь… приглядишься, кто тебе по нраву. С Часовой башни оно сподручно.
Глава 12
О Часовой башне и иных строениях академических
Его правда.
Башня