стороне
их стряпчие ласкают,
Что в пользу дело окончают.
Проходит год, другой,
и близь десятка лет,
Конца, однако, делу нет.
Ужли судьи их сговорились
Так долго дело не решить?
Вот то́тчас клеветать
и на суде́й взносить,
И думать, что они
из взятков согласились…
Как будто бы нельзя
другим причинам быть,
Что дело тихо шло.
Ну, как тут поспешить?
С год, говорят, по нем
в одних архивах рылись.
В том самом городе,
где спор происходил,
Какой-то живописец был,
Который написал
на богачей картину
Так, что нагими их
он в ней изобразил
И выставил в народ.
Все спрашивать причину,
Весь город толковать
и говорить об них,
И только что речей
о богачах нагих.
Дошло о том до богачей самих.
Пошли смотреть картину
И видят: дело так.
Трону́ло это их:
Неудивительно.
Готовы уж прошенье
На живописца подавать,
Чтобы бесчестие взыскать,
И, в тяжбе будучи,
другую начинать.
«Как, – говорят, – снести
такое поношенье!»
Пошли его спросить,
однако, наперед.
«Пожалуй, – говорят, —
скажи, что за причина,
Что в поруганье нам
написана картина
И выставлена в свет?
Что, разве ты, мой друг,
сочел нас дураками,
Чтоб насмехаться так
над нами?»
«Нет, – живописец
им сказал, —
Не с тем картину я писал,
Чтоб мне над вами насмехаться;
А только вам хотел
картиною сказать,
Чего вам должно ожидать,
Когда еще вы станете тягаться».
Два волка
Два волка при одном
каком-то льве служили
И должности одни
и милости носили,
Так что завидовать,
кто только не хотел,
Ни тот, ни тот из них
причины не имел.
Один, однако, волк
всё-на́-всё быть хотел
И не терпел,
Что наравне с своим
товарищем считался.
И всеми средствами
придворными старался
Товарища у льва
в немилость привести,
Считая, например,
до этого дойти
То тою,
То другою
На волка клеветою.
Лев, видя это всё,
однако всё молчал,
С тем, до чего дойдет;
а сверх того считал,
Как волчья клевета
без действа остается,
Волк, больше клеветать устав,
и сам уймется.
А этот лев, как всяк
о том известен был,
Не так, как львы,
его товарищи другие,
И в состоянии людском
цари иные,
Наушников держать
и слушать не любил.
Неймется волку;