дело, был Артем. Или вот еще… Евграф Соломонович прислушался к плеску воды в ванной и, решив, что любовь к батареям будет преследовать Артема до конца жизни, предусмотрительно пошел за ним. Артем, с мокрой взъерошенной головой, стоял босыми ногами на кафельном полу и вытирал кончиком полотенца уши.
– Давай-давай, а то холодную будешь есть. – Евграф Соломонович окинул сына недовольным взглядом и ушел обратно на кухню.
Да, ели уже холодную! И не раз. Бывало, утром не осилят тарелку геркулеса – им его на обед оставят. Или особого удовольствия ради – на ужин. Артем улыбнулся воспоминанию. Он развлекался тем, что следил за папой, который кипятил чайник на плите, и пытался делать это красиво. Да, у людей бывает эстетическое отношение к действительности. У многих бывает, а не только у Чернышевского, о котором знают почти все. Артем с детства был немногословен, и это позволяло ему пристальнее наблюдать за прочими болтунами. Валя был болтун. Мама тоже. Да и папа, когда нападет на любимую тему анекдотов про евреев. Возможно, Евграф Соломонович живо чувствовал обиду за свой народ, возможно, он живо поддавался всеобщему еврейскому чувству обиды за себя, но в любом случае был искренен и смотрел на жизнь иронически. Дядя Маня, его старший брат, подвизавшийся на поприще математики, и успешно подвизавшийся, надо сказать, звал его в глаза «хулиганом». Так, приедет, бывало, в гости, стоит на кухне, пьет кофе, ставит чашку в раковину, берет чистую, наливает, пьет, ставит в раковину, снова берет чистую – и так и говорит: помню, говорит, был Евграшка хулиган. Глаза закатит и добавит: я б ребенка уж точно Евграфом не назвал! И Артем почему-то с юных ногтей знал, что Евграфами детей называть нельзя. И когда ему самому исполнилось пять лет, придумал имя своему будущему сыну – Коля. И этот сын мечтался ему чем-то вроде младшего брата. Рожать девочку он не собирался абсолютно. Так вот, Артем отмалчивался и наблюдал, как и о чем болтают взрослые. И изо всей этой болтовни он сделал два важных вывода: а – чем больше человек болтает, тем меньше он следит за течением собственной мысли; б – чем меньше он следит за ней, тем больше иной раз рассказывает о себе и тем чаще бывает откровенен. Хотя это большое заблуждение, что всегда и всем интересно, а главное, приятно и нужно слушать чужие откровения.
Так вот, сидел Артем и, насыщаясь кашей, наблюдал за папой, готовый слушать его. Однако Евграф Соломонович разговаривать не спешил. Он в который раз пытался эстетически снять огненный чайник с плиты и не менее эстетически потушить пламя в горелке, повернув эдак ловко ручку. Но и чайник и ручка его красивостей не разумели, а тяготели, наивные, к прозе жизни: снимать и тушить приходилось быстро, как на пожаре. И так, оскорбленный в попытке быть элегантным в мелочах Евграф Соломонович начинал суроветь по-крупному, сердился. К тому же рядом сидел и завтракал Артем. Ел он много и с аппетитом, и Евграф Соломонович как-то раз сказал ему, что его можно купить с потрохами за хороший обед. «Ты уйдешь в тот дом, в котором тебя будут много и вкусно кормить», –