беду.
– Что-то случится, что-то сейчас произойдет. Уже вот-вот!
Воздух ворвался в его легкие, расправил их в глубоком вдохе, коснулся сердца, сделал оборот и устремился прочь.
Человек задышал. Жадно, неуёмно глотая морозный воздух. Страх потихоньку покидал его, уступая место разуму.
Он открыл глаза.
На него смотрело небо. Лицом к лицу, совсем близко, как смерть над умирающим, оно склонилось над ним. Бездонная прорва звезд, мерцающая пустошь, куда уходят души, оно с любопытством разглядывало его, одиноко лежащего на земле. От горизонта ввысь и дальше тянулось звездное облако – огромное скопление далеких светил. Словно кривой провал среди черных скал, освещенный изнутри светлячками и фосфорецирующими растениями. А совсем близко, едва лишь руку протянуть, висела тяжелая, щербатая луна – единственное, что отделяло его от страшной бездны.
Он задрожал. Почувствовал, как жизнь наполняет тело. Как от сердца к ногам и рукам идёт тепло. Начал ощущать холод воздуха и стылой земли, на которой лежал. Запах гнилого дерева и увядающих трав коснулся его носа.
И звук. Это был шелест трав, игриво уклоняющихся от ветра, скрип старых досок и далекое уханье совы среди скрежета сверчков. А ещё он услышал шаги. Медленные, тяжелые, под которыми жалобно скрипело дерево.
Человек поднялся. Он стоял возле бревенчатой стены низенького домика. От его ног начиналась тропа, которая вела к освещенному двору. Вдоль неё, на покосившихся столбах, увитых жухлым плющом, безмолвно сидели вороны. Они поблескивали то одним то другим глазом, наблюдая за ним.
Он махнул рукой, и птицы с шумом взметнулись в небо. Они полетели в даль, окутанную туманом. Его бледные клубы осторожно стелились по земле, словно ручьи, стекая в низины, образуя запруды, омуты и болота. Он был настолько плотным и вязким, словно скисшее молоко, которое разлили до самой границы звездой бездны. Черные крылья ворон потревожили эту гладь, заставив её колыхнуться и разорваться. Как ржавые ножи, рвущие легкий шелк, засияли в свете луны колючие ограды и покосившиеся кресты. Птицы расселись на них, недовольно наблюдая за человеком.
Это было кладбище. Заброшенное, старое, неухоженное. Огромное. Оно тянулось, вздымаясь на пригорках и проваливаясь в ямы, блестело холодным металлом и влажным камнем склепов и часовенок. Далеко-далеко звучал одинокий и тоскливый колокол, да несколько драчливых воронов устроили склоку за место на ветке старого дерева.
– Я увожу к отверженным селеньям… – раздался низкий голос из-за стены.
Он вздрогнул, сердце его забилось, готовое к опасности.
– Я увожу сквозь вековечный стон…
Человек вновь взглянул на кладбище, осторожно подошел к краю стены и заглянул за угол.
Здесь был небольшой, уютный дворик, освещенный светом единственного скрипучего фонаря, висевшего на наискось сколоченных жердях, обозначающих вход. По кругу стояли ящики, валялись веревки и прочий хлам. Росли грибы,