что это была Моника.
Для чего все это, подумал он с горечью. Записывать сны. Что это мне дает. Разве что Унд Гасс Хунду будет с чем работать.
Он окончательно проснулся. Как почти всегда, приходилось фаталистически смириться с распадом образов. Под вéками застряли последние обрывки. Половина из них была полностью выдумана и ложна, плоды паразитической работы его рассудка. Моника, подумал он. Или, быть может, кто-то другой.
Он открыл глаза. Все еще стояла ночь, но между рейками ставней просачивался слабый свет, который позволял различать объемы и даже расположение складок на простынях. Он бросил взгляд на бесполезную тетрадь и обнаружил, что там уже что-то написано, пять или шесть строк корявым почерком, с буквами вразнобой и зачеркиваниями. Сначала он обрадовался, подумав, что несколькими часами ранее, во время приступа сомнамбулизма, успел записать свой первый сон, о котором сейчас не осталось ни малейшего воспоминания. Потом у него екнуло сердце: даже со скидкой на неуверенность руки сразу по пробуждении это был не его почерк.
Он рывком выпрямился, – кишки сжались в комок в тисках ужаса, – и обежал взглядом окоем.
Комната была освещена очень и очень плохо, но ему не составило труда прочесать все ее пространство и обнаружить, что между окном и шкафом находится какая-то странная форма. Она держалась неподвижно, и ее можно было спутать, например, с огромным угольным мешком, если бы она не издавала характерные для живых существ запахи: тут читались старые зассанные обноски бродяги, под ними – грязное полотняное исподнее и, еще глубже, неделями не знавшее бани оперение, немытая кожа. Короче говоря, между окном и шкафом угадывалась птица с комплекцией битюга, закутавшаяся в омерзительное темно-серое пальто, и Борщук тут же прочитал в ее застывшей позе недоброжелательность.
Не сомневаясь, что теперь он покинул свои кошмары и воссоединился с жуткой реальностью, Борщук живехонько отбросил простыни и одеяла, забыл про тетрадь и бросился прочь от кровати. В точности в ту же секунду его кишечник изрыгнул мощную струю экскрементов, рефлексивное и абсурдное защитное оружие, которым его снабдила природа. Он услышал, как позади в стену ударяет струя поноса, и тут же комнату наполнило зловоние, лишая всякой приятности любой вдох как для непрошеного гостя, так и для него самого. За несколько миллионов лет до этого подобная процедура была задумана, чтобы отбросить хищника в условиях нападения на открытом воздухе, но здесь, в замкнутом пространстве, она вскрыла все свои нежелательные последствия.
Другой, в углу, подал наконец признаки жизни. Он присвистнул от отвращения и отклеился от стены, чтобы распушить свои перья. Борщуку показалось, что он еще более раздался вширь и стал еще тяжелее.
– Эй ты, что тебе надо? – прохрипел Борщук.
Он напряг голос и старался тщательно выговаривать все слоги из боязни, что они свернутся