я удивился – все скамейки железные, ну хоть бы одну деревянную поставили для стариков. Молодым все равно, на чем сидеть. А мне, помню, доктор нашей больницы как-то сказал: на железку и на мрамор не садись ни в коем случае, лучше постой. Я это запомнил хорошо и стараюсь выполнить его указание. Ну что поделаешь, если кругом все железное? Пришлось сесть. Полчаса терпел, грел эту железку. А тут сосед, слава Богу, вещички собрал и ушел. Или меня пожалел, видит, дед ерзает как на иголках, а, может, ему мое соседство не по нраву.
Сейчас ведь с нами, деревенскими, не все в автобусе или электричке рядом садятся. А здесь столица. Народ разборчивый, привередливый. А я, как только место соседнее освободилось, достал фуфайку, которую ты мне силком всучила, постелил ее на сиденье, под голову рюкзак и на боковую. Многие, вижу я, в таком положении отдыхают. А я, что, рыжий?
Лежу, блаженствую, потолок разглядываю. А там лампочки горят. Наверное, забыли выключить. Зачем днем им гореть? Стал их считать и на третьем десятке уснул. А проснулся оттого, что кто-то мои ноги со скамьи сбросил. Точно так же, как ты место себе на лежанке завоевываешь. Открыл глаза, а передо мной милицейский, или, как теперь по-новому, полицай, стоит. Хмурый такой, видно, не в настроении. «Ты че», – говорит, – «дед, как у себя на печке, разлегся? Не положено так, нельзя спать здесь. Это вокзал, а не гостиница». Ну, я все ему рассказал про санаторий, про поезд, который будет только завтра, про билет, где я цифры сослепа не разглядел. «Не на улице же мне ночевать», – говорю ему. – «Ну разреши, милок, здесь посидеть, я ложиться не буду, раз запрещено». Смотрю, он смягчился. «По уставу», – говорит, – «я все равно должен тебя обыскать. Может, ты не простой старик, а наркокурьер, наркотики возишь. Они так научились маскироваться, никогда не подумаешь, что способны на такое». Но все же похлопал по карманам. Видно, для порядка. Потом рюкзак стал щупать. Ну и хвать за горлышко бутылку.
Ты мне ее в дверях уже засунула. «Это что такое», – говорит, – «похоже на коктейль Молотова по цвету». «Не знаю», – отвечаю, – «что пил этот Молотов, но это бабкино лекарство. Хорошо помогает от ног и спины. Но можно и внутрь, когда голова разболеется. Универсальное лекарство, у нас им вся деревня лечится. Доктора-то далеко, считай, пятьдесят вёрст от нас. Вот моя бабка всех и лечит». Выслушал он меня внимательно, а сам все губы облизывал, как кот перед сметаной. А потом присел рядом и говорит:
«У меня с ногами тоже что-то непонятное бывает, все мази перепробовал, не помогают, и спину иногда так прихватит, не разогнешься. Давай, дед, полечимся вместе, раз у нас с тобой болячки почти одинаковые».
А сам все по сторонам поглядывает – никто на нас не смотрит? И достает он стакан из кобуры, плоский такой, но вместительный, грамм на 200–250. А я думал, у них там револьвер, а они вот что прячут. Тяпнул он стакан, закусил твоей лепешкой и спрашивает: «Ты когда, дед, уезжаешь? В обед? Я к тебе утром обязательно зайду. Но ты этого лекарства больше никому не наливай. Чувствую, здесь самогон-первачок, вещь ценная и полезная. Спрячь бутылку поглубже.