и на втором этаже задача стала сложной. На третьем – невыполнимой. Сердце колотилось, как будто это не третий этаж, а тридцатый, и их все я преодолел бегом. Я задыхался на лестнице, а стук сердца перетекал в грохот барабанов. Я сжал руку в кулак и почувствовал в ней бронзовый нож. Лицо Делии, залитое кровью, мелькнула перед глазами, а чей-то голос снова шепнул на ухо: «Тебе решать!». А потом все исчезло. И видение, и бешеное биение сердца.
Но не пот. Я взмок при восхождении на третий этаж, рубашка прилипала к телу, с волос почти капало. Кто-то закинул мне на спину мешок камней, привязал гири к ногам, и я едва передвигал ноги, когда ввалился в двери кабинета.
Виктория предложила присесть и выпить воды, и это было уже не очень хорошо. Эффектное появление явно не удалось, и я потерял инициативу, передал ей весь контроль. Не такое начало разговора рисовалось в моей голове.
Она терпеливо дождалась, пока я отдышался. Виктория отлично помнила меня и мой дом. Не так много времени прошло, но и дел у нее не так уж и мало, и я бы не удивился, если бы пришлось напоминать о себе. Но она помнила – во всяком случае, помнила мой странный дом.
– Усадьба Дом Совы, я помню, да. Странный дом, со странным названием. Круглый, со шпилем и с башенками по краям. Да.
– И со странной историей! – добавил я.
– Разве? – брови специалиста по завещаниям взметнулись вверх.
– А разве нет? Он стоит годами брошенный, там не живет никто. Ничего не хотите мне рассказать? О людях, которые там заболели до меня, например.
Она замялась и ответила что-то вроде:
– Хм, да, ну вы знаете, я бы не стала так уж категорично судить, потому что, как ни крути, а бывает всякое. И тут уж если да – то уж да, и сложно сказать наверняка!
Слова лились потоком, и не было в них никакого смысла, и слушать ее – все равно, что ловить туман. Так говорят, когда не знают, что сказать, и тянут время, что бы придумать убедительную ложь.
Я не слушал, что говорила Виктория. Я рассматривал ее саму. Говорят нельзя судить о людях по внешности. Это вранье – можно судить, половину жизни я оценивал именно внешность людей, и неплохо научился это делать. Немолодая, одинокая женщина, утро которой, похоже, начинается не с кофе, а с виски. Мешки под глазами и поры на коже говорят лучше любых слов. На шее – кулон. Золотая подвеска в виде головы совы. От сов в этих краях нет спасения! Виктория прячется за косметикой и отрепетированной улыбкой, а стоит копнуть чуть глубже, и найдется обида на весь мир. И ей что-то от меня нужно. Виктория Андермуд мне не друг.
Я протянул руку к стакану воды и легонько задел его край пальцем. Он покатился по столу, разливая остатки воды, и Виктория замолчала. Я подождал, пока она вытрет воду со стола. Настольный потоп заставил ее заткнуться, и я сказал:
– Насколько я понимаю, ваша работа была найти наследников, новых владельцев дома. И вы нашли меня.
– Да, я как раз… – ответила Виктория, но я пока не дал ей продолжить.
– И раз