обладают большой силой, Луиза.
Я побежала в свою комнату, прижимая к сердцу маленький словарь. Забралась под стол, в свое любимое убежище, и с восторгом открыла чудесный сад слов, который подарил мне дед. Меня огорчило количество слов, которых я не знала, и я испугалась, что придется ждать века, прежде чем я стану поэтессой.
По мере того как шли дни, не принося никаких вестей о Пии, тревога сходила на нет. Я перерезала невидимую пуповину, связывавшую меня с ней, и покончила с понятием собственности. Дедушка был прав. Зачем запирать в клетку свободу? Дни мои стали спокойнее, и я уже думала о Пии без боли, представляя себе, как она порхает и щебечет под другими небесами, когда она вдруг появилась откуда ни возьмись, похудевшая, села на мое окно и сидела там, ожидая, когда я ей открою. Она очень громко пела, и я была рада, что это видит Пьер, столько смеявшийся надо мной. Дед тоже заметил, что птица прилетела.
– Ты видел, дедушка? Это мое стихотворение ее вернуло! Волшебные слова! Волшебные слова!
Он улыбнулся и подмигнул мне. Его глаза всегда были для меня гигантской книгой, из которой можно почерпнуть все. Они были целым миром, глубоким и добрым миром. Пия изменила мое восприятие любви, сделав меня более свободной и способной любить, ничего не ожидая взамен. Любовь питается сама собой и растет, пока не достигнет неба. Та, что я несла в себе, была слишком тяжела для меня в таком юном возрасте. И дед взял на себя часть моей ноши, думая вернуть мне ее в тот день, когда мои непаханые земли будут готовы к посеву и жатве.
Однажды утром он пришел за мной в мою комнату.
– Луиза, ты мне нужна.
Мое сердце подпрыгнуло в груди. Я была готова сделать все, о чем бы он меня ни попросил. Я вошла в маленькую арабскую гостиную и увидела старого человека, который смотрел куда-то вдаль выцветшими, бесконечно голубыми глазами. Казалось, он вглядывается в скрытые миры, в которых заплутали когда-то его мечты. Я наблюдала за ним без звука, думая, что есть в нем подспудная грусть, гигантская память. Его грубая темная кожа была изрезана морщинами, образуя как бы рты на сморщенном лбу, водопад вдоль толстого носа. Под глазами залегли болота, те, что полнятся слезами в тайне ночи. Его брови напомнили мне лес густых трав, клонящихся под ветром, борода – полярную реку. Уши походили на рожки. Курчавые волосы терялись в бороде. От него исходило что-то печальное, глубокое и просторное.
– Вот моя внучка Луиза, она поэтесса, – сказал ему дед.
Этот человек только что потерял двух своих дочек в аварии. Он пришел просить деда оплатить похороны. Дед, разумеется, выложил нужную сумму и пригласил меня, чтобы я написала письмо с сообщением об утрате родным старика, жившим в Алеппо. Вот тут я пожалела, что в школе столько смотрела на небо, вместо того чтобы старательно учиться правописанию. Дед усадил меня за свой письменный стол, рядом с глобусом, заливавшим комнату мягким оранжевым светом. Старик сел напротив меня. Когда я, дрожа от страха, писала письмо, мне показалось, что я раздвоилась и вижу себя делающей то же самое в другом городе. Мне не пришло в голову, что дед, позвав меня сегодня утром, пролил в сердце старика